Вера заглянула в чашку, пытаясь найти собачку, похожую на дядю Валеру.
— Тёть Лид, а Юлька что, беременная?
Юля была девушкой Ростика, тётиного сына и старшего брата Веры.
— Где ты это увидела? — С любопытством спросила тётя, тоже заглядывая в свою чашку.
— Ну, вот же, смотри, — Вера показала пальцем на знаки в кофейной гуще, — вот твоя собачка, похожая на дядь Валеру, а вот свадьба: Ростик с Юлькой, а рядом лялька в пелёнках.
— Вер, не вижу я свадьбу, правда не вижу… — с лёгкой досадой в голосе сказала тётя, — А ляльку тем более… Куда им ляльку? Ростик ещё учится, да и Юлька тоже. Давай лучше твою чашку посмотрим?
Вере тётя, как обычно, нагадала успехов в учёбе и большую любовь. Вера понимала, что любимая тётушка никакая ни гадалка. Тётя Лида всегда "нагадывала" всё самое замечательное и светлое и её предсказания сбывались скорее по случайности, чем по закономерности. Впрочем для Веры это не имело значения — ей просто нравились их ночные посиделки. Нравилось, когда они выливали горячий воск в тарелку с водой и склонив головы, расшифровывали загадочные знаки, которые застывая образовывал воск.
Вере нравилось жечь скомканную бумагу на огромном подносе из обычного железа, оцинкованного "под серебро". И потом, когда бумага сгорит, не дыша на пепел смотреть на причудливые фигуры по отброшенной на стену тени.
И, конечно, Вере нравилось когда тётя Лида по "особым случаям" доставала потрёпанную временем колоду карт, раскладывала "цыганский веер" и таинственным голосом предрекала трефовую дорогу и бубновые хлопоты.
Матери Вера об этом точно не могла рассказать, потому что та сразу же расскажет об этом своей матери, бабушке Веры. А бабушка, которая жила и видела, что Вера, наконец бросит "мирское" и приобщится к бабушкиной баптистской церкви, устроит занудную лекцию о том, что гадание и чародейство — грех, за который Веру постигнет наказание божие.
Уже под утро, засыпая на кресле-кровати в квартире тёти, Вере снова приснился сон-продолжение о Мири. В прямом смысле продолжение, потому что во сне, она перенеслась буквально на несколько дней вперёд с того момента, как Мири и Гюли остались жить в лесной избушке.
***
Несколько дней Мири и Гюли питались грибами, лесными ягодами и зайцем, попавшимся в силки, которые поставила Мири.
Одним из вечеров произошёл разговор.
— Мири, детка, — серьёзным голосом начала Гюли, — я знаю, что ты знатная охотница… не спорь, я знаю! А ещё я знаю, что скоро осень, а за нею и зима. Нам нужно найти деревню и договориться с ними на обмен: мы им снадобья от хворей, может даже дичь лесную, а они нам — хлеб, молоко, яйца.
Мири согласилась с Гюли. Она понимала, что завести огород в лесу означает выдать их место, а Мири хотела чтобы их скрытая от людских глаз лесная избушка продолжала оставаться потайным местом. Да и с огородом Мири не знала что делать. У цыган не было огородов. И хозяйства не было. А жить как-то надо.
Несколько дней Мири и Гюли с рассвета до заката блуждали по окрестностям в поисках подходящей деревни, или поселения.
В один из дней, когда солнце уже клонилось к закату Мири и Гюли заприметили удалённую деревушку. Прикинув, что путь к деревне займёт полдня туда и обратно, Мири и Гюли решили вернуться в свою избушку, а к деревне отправиться на рассвете следующего дня.
Прихватив добычу из силков Мири, женщины отправились в путь. На выходе из леса Мири остановила Гюли за руку:
— Иди одна, мами, я не хочу, чтобы люди меня видели. Что хочешь говори, но не хочу, чтобы моё лицо видели.
Гюли согласилась и пошла к деревне сама. Мири, оставшись одна, пошла собирать травы. Если всё сложится удачно и Гюли договорится с жителями деревни, им понадобятся запасы трав от самых разных болезней.
За сбором трав время ожидания пролетело незаметно. Приметив сквозь деревья одиноко движущуюся по полю фигуру, Мири вышла навстречу. По довольному лицу Гюли, Мири поняла, что переговоры прошли удачно.
По дороге к их лесному убежищу Гюли в подробностях рассказала, что жители приняли странницу доброжелательно. Гюли удалось пообщаться с местными жителями, обменять зайцев на кувшин молока, две свежих лепёшки и яйца.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
— А ещё, представляешь, как удачно для нас, — с воодушевлением рассказывала Гюли, — сын старосты животом мается. А их знахарка померла прошлым летом. Так что нам будут рады.
Впервые за долгое время, Мири видела Гюли такой радостной. Когда они жили в таборе, казалось, на лице Гюли намертво прикипела маска скорби. А тут, рассказывая о своём удачном походе в деревню Гюли говорила без умолку. Мири с грустью вспомнила приёмную мать, обычно она, разговаривая с Мири и девочками, щебетала как утренняя пташка. Мири не узнавала замкнутую немногословную Гюли, и с улыбкой на губах слушала трескучий голос старухи.
— А про тебя, — продолжала стрекотать Гюли, — как ты и сказала, я историю придумала. Ох, слышала бы ты меня, — Гюли явно была горда своей сообразительностью, — про нас я сказала, что мы одни выжили из табора после чумы. А ты моя внучка. Ох и красавица ты была, а после чумы, стала страшилищем лесным, так тебе бедной, болячка лицо и тело изъела. Миро дэвэл!* — С эмоциями делилась Гюли, — какую историю я придумала! Рассказала, как наш большой табор по случайности заехал в охваченный чумой город. Как начали наши корчиться и мёрли буквально на ходу. А я, — Гюли то ли закашлялась, то ли захихикала, — схватила тебя, то есть мою внучку, посадила на повозку и повезла искать лекаря. Сначала лекарь на тебя даже смотреть не хотел, а потом, видя мои рыдания, сжалился: взял тебя в свой дом, отпаивал какими-то микстурами и прижигал болячки. Ты осталась живая, но обезображенная шрамами.
— А почему ты не заразились, тебя спрашивали? — Спросила Мири с удивлением.
— А, — Гюли легонько хлопнув себя по непокрытому платком лбу, — я сказала, что не ходила с вами в чумной город, хворала. А потом, когда одна одинёшенька выжила, Господь видно сжалился надо мной, старухой, оставив в живых, чтобы помочь тебе, горемычной! И теперь ты, бедняжка, вынуждена прятаться от людских глаз под покрывалом, чтобы детишек малых не пугать. И, конечно, рассказала, что знахарка ты знатная. Вот вылечишь сына старосты, вся деревня будет у тебя снадобья покупать. А деревня большая, поля широкие, скотины много…
— А что с сыном старосты, — перебила Мири, возвращая старуху к важному разговору, — ты видела его? Или что говорят?
— В деревне говорят, что мальчишка вроде бы бегает с другой детворой как ни в чём не бывало и вдруг, как скрючится от боли, падёт на землю и давай завывать от боли. Полежит немного, воды попьёт и вроде полегче становится. Пока опять не скрутит. Самого болезного не видела, но в деревне кумушки об этом судачат.
— Хорошо, — согласилась Мири, — я что-нибудь придумаю.
— Знаешь, что за хворь на него напала?
— Пока нет, — Мири посмотрела куда-то в сторону, — но, обещаю, что-нибудь придумаю. Лес мне поможет.
Мири задумалась и Гюли тоже притихла.
— Мами, а ты в деревне что сказала, когда вернёшься со снадобьями?
— Ой, — всплеснула руками старуха, — про главное и не сказала. Договорились, что я буду приходить каждый третий день.
— В следующий раз я с тобой пойду, — хитро подмигнула старухе Мири, — пусть и меня увидят, замотанную в тряпки с головы до ног.
С рассветом Мири ушла в лес, искать снадобья от болезни сына старосты. Вдохнув полной грудью пряный лесной воздух, Мири мысленно попросила помощи у леса. И пошла среди деревьев.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
"О, вот, эта травинка с острыми листиками нужна, — Мири сорвала пучок травы. — И вон тот, выглядывающий из-за пня жёлтенький цветочек тоже сам льнёт к рукам. Ах, и чёрные ягоды тоже".
Таких ягод Мири не видела, но чувствовала как они просятся в руки и как бы шепчут на ухо: "нас надо немного подсушить и отварить, и мы поможем, обязательно поможем"…
После полудня Мири с полной сумкой трав пришла к их избушке. Разложила на солнышке траву, которую надо было подсушить, что-то подвесила на маленьком чердаке, а что-то сразу замотала во влажные тряпицы.
