Опять рот, уже почти сухой, но жадный, как у младенца…Теперь она пытается перевернуть тебя на спину, желая бросится к животу, но ты удерживаешь женское тело силой и слышишь ее первый стон. В нем недовольство жадной страсти. Тебе еще нужен ее рот, чтобы допить из него последнюю слюнку!
У нее грудь, которую даже не стоит пытаться описывать. Божественная, форма совершенная, соски сейчас наливаются коричневым цветом, хотя в спокойном состоянии они розовые, почти бледные… Как один цвет превращается в другой?..
Сейчас ты птица, жадно склевывающая волшебные ягоды, которые, сколько ни склевывай, всегда остаются на месте!
Ягоды сначала мягкие и теплые, как летом, но ты же клюешь неистово, и они становятся жесткими, будто прихваченные морозом.
Она обязательно подарит тебе здесь два великолепных стона. Слушай их, эти звуки куда как лучше, чем те, что поет струна скрипки Гварнери, это выше и круче, чем стон саксофона, сама природа поет!
Здесь ее руки обретают жизнь, и она сжимает пальцами твои плечи, достаточно сильно, чтобы было больно… Ногти почти разрывают кожу…
И тут ты должен нестись что есть мочи вниз по ее животу, и так как язык твой уже сух, используй нос, пока не достигнешь того места, которое своим запахом кружит головы всем кобелям, во все времена. Там ты очень осторожен, от твоей правильности действия зависит, обретешь ли ты новую влагу в свой рот или ошибся, поспешив. Так и останешься пересохшим колодцем…
Она вскрикнула, когда ты нашел ее драгоценный камешек, вдруг подтянула ноги, почти намертво зажав твою голову. Но ты терпи, терпи… Твой язык сам знает, как делать, чтобы ее рот кричал неприлично! Но ты забудь, в таких делах нет неприличного!.. Так вот, она кричит, и ее обязательно слышат соседи, хотя у вас отдельный дом…
— Я люблю тебя! — кричит. — Боже, как я люблю тебя!!!
Ты не отвлекаешься, твой язык уже не разбирает диспозиций, работает по площадям, пальцы ищут отверстия и находят их…
Какая же она сильная! Ей все же удается оторвать тебя от своего живота и почти швырнуть на спину.
— Я люблю тебя! — скороговоркой произносит она, обливает твое лицо синевой глаз своих и ловит своим ртом то самое, о котором всегда вспоминаешь по пять раз на дню…
В этот момент ты немножко успокаиваешься — на один градус остываешь, сначала тихо стонешь, а потом становишься созерцателем. В эти секунды женщина потрясающа! Она ни о чем не помнит, ее голова пуста, так как в ней любовь, она то и дело пытается заткнуть за ухо прядь пепельных волос, которые все равно не будут ее слушаться, падают и падают на обнаженное плечо!.. Хочешь улыбаться — улыбайся!
Здесь ты можешь одну руку закинуть для удобства за голову, но второй старайся гладить, сжимать ее шею…
Смотри не забудься и не испорти все! Будешь конченым дебилом!
Ты отстраняешь ее голову, почти силой выдергиваешься изо рта, садишься, обнимаешь ее за плечи, вы опускаетесь на влажные простыни и соединяетесь так ловко и незаметно, словно привычное колечко на пальчик…
Дальше и твоя и ее головы, будто пустые тыквы! Вы оба издаете разные звуки, в которых есть и слова.
И она и ты:
— Я люблю тебя!
— Я тебя люблю!
— Ты мой единственный!
— Ты — божественна!!!
— Господи, как хорошо!!!
— Ма-ма-а-а!
— Да! Да!!!
Здесь наступает то, чего обычно в природе не случается!.. Не бывает, чтобы два могучих вулкана изверглись одновременно. Мгновение в мгновение. А в сексе бывает!
Ее лицо прекрасно, оно розовыми пятнами пошло, и кончик носа тоже розовый…
Твоя рожа отвратительна, потому что другой она быть не может! Но ей твоя рожа почему-то нравится!..
Вы липкие, как медом намазанные… Долго лежите неразъединенные, просыхаете… И опять она:
— Я люблю тебя!
И ты:
— И я тебя…
— Мой дорогой!
— Моя дорогая!
— Хм…
— Хм…
Вот в общем-то и весь секс…
Так это не секс, это — любовь. Любовь?.. Гм… Не думал об этом… Черт его знает, может, и любовь…
День шестой
Исповедь Галатеи— Здравствуйте, святой отец!
Она пришла на исповедь впервые. Ей было неуютно в церкви, и казалось, что все играют какой-то спектакль.
— Во-первых, я не святой, — уточнил немолодой монах. — Это у католиков все святые.
— А как? — Она почему-то злилась и одновременно боялась.
— Просто отец… Ну, рассказывайте.
— Вероятно, я что-то делаю не так, — призналась она. — Перестало с ним получаться.
— С кем и что? — хотел скорой сути монах — народу к нему очередь. Но артисток он принимал помимо, так как в молодости сам актерствовал.
— Вас мне народная артистка Тюрина посоветовала.
— Хорошо… Так с кем и что?
— Понимаете, святой… Ой, простите… Понимаете, у меня не получается жить с моим мужчиной! — наконец сформулировала она.
— Почему?
— Все так не просто?
— Он что, алкоголик?
— Нет же, совсем не пьет!
— Сумасшедший?..
— Не больше, чем мы все…
— Так не тяните, я понять хочу почему? — поторапливал монах. — В постели что-то не то?
— Нет, он лучший…
— Так что же, мать моя, может не получаться…
— Что-то мучает меня. — На глаза молодой женщины навернулись слезы. — Некомфортно как-то…
— Мало зарабатывает?
— Много.
— Бьет?
— Что вы?
— Венчаны?
— Нет…
— Грех, конечно. Может, от него дискомфорт, — предположил монах.
— Я устала-а, — вдруг не выдержала молодая женщина и зарыдала почти в голос.
— Ну что ты, — пожалел монах дитя. — Успокойся!.. Сам был артистом, природу твою носом чую!
— Понимаете, батюшка, — хлюпала она носом. — Он мне фильм «Смерть в Венеции» показывает и говорит, что это его любимый фильм, а я, чтобы сделать ему приятное, смотрю этот фильм, меня сон одолевает, а он плачет и все говорит: «Гений, гений!»
— Кто, Висконти? — спросил монах.
— Что?
— Ничего, — махнул рукой.
— Так я вынуждена тоже была плакать и повторять «гений»!.. Я вообще половину слов, которыми он говорит, не понимаю!.. — Она вновь зарыдала… — А вид делаю, что понимаю…
— Вот оно как!
— Да. — Она утерла сопли платочком, от которого вкусно запахло. — Он писатель… Я книжки его читаю, чтобы он видел — мы вместе! Но я в них ничего не смыслю! Я даже Толстого в школе читать не могла!.. Устала, батюшка!.. И так во всем!.. И с детьми его мне трудно!.. У меня пока своих нет, я не знаю как!..
Монаху было давно все ясно, а потому он сказал:
— Жена — посох мужу! А означает это, что во всем помогать она должна ему, партнерствовать! Нечего копаться в себе, трудиться надо! А ты все, мать моя, играешь в жизни, как в кино. Поплачешь вместе с ним над тем, чего в твоей головушке и не помещается! Ты трудись, книжки читай с самого начала, с детских! Кино смотри, а если не понимаешь о чем, так и скажи ему — не понимаю, нечего кино в семье разводить! И не копайся в своей голове, все равно ничего не найдешь, только ему душу измучаешь!..
— Да, — подтвердила она. — Мучается, бедный!
— А не хочешь трудиться — расходись! Из одной породы в другую тяжко перепрыгнуть! У тебя родители кто?
— Папа — электрик, мама — мастер по уборке территорий…
— А он писатель… — монах вздохнул. — Известный?
— Да…
— Тяжкий труд тебе с ним… А для него как тяжко! Поманился тобою, как искусом!.. Понимаешь, мать, не жалует церковь актеров! Сегодня ты одна, завтра — другая! Сама с ума сходишь от потери себя и всех вокруг сводишь!.. Подумай, стоит ли мучить его?
— А жить на что?.. Он столько для меня сделал!.. Да и люблю я его!
— Приходи еще, — пригласил монах и пожал молодой женщине руку. — Приходи…
Она ушла.
Монах еще два часа исповедовал обыкновенный люд, без рефлексий, а потом у себя, чаевничая, вспомнил актриску, подумал о том, что все в России потеряно невозвратно, что не восстановить русский народ! Избалован безверием и тупым безразличием к ближнему. Только о себе думает человек!.. Он сам когда-то, будучи талантливым актером, разуверился в отношениях мужчины и женщины, объяснив себе, что ему, искреннему романтику и максималисту, нечего делать в семейных узах, наполненных страданиями и подлостью… От того и ходил он в духовниках почти всех питерских и московских актерок, пытаясь наставить их на семью — венец человеческой жизни, его предназначение!.. Или хотя бы боль облегчить…
— Вот в мусульманской семье все по-другому, — покачал головой монах, случайно услышав по радио арабскую мелодию. — Разве у них там могут женщине прийти в голову такие мысли?
— Не могут! — ответил сам себе честно и грустно перекрестился.
БаранОн родился раненым.
