Геолог видел, что проводник старается от него не отставать, но считал это в порядке вещей. Он не был настолько наблюдательным, чтобы объяснить себе это нетерпение и сердитые вспышки паренька, и шел, восхищаясь красотой гор, упиваясь кристальным, без единой пылинки воздухом. В ушах у него звенело. Со счастливым выражением, словно, ребенок, нашедший в уличной пыли монетку, он рассматривал на ладони отбитые кусочки пород, подбирал с земли кристаллики и опускал их в сумку. Изредка по лицу его пробегала тень под влиянием неприятных мыслей, то исчезавших, то вновь навязчиво всплывавших в его сознании. Он провел беспокойную ночь и теперь неотступно продолжал разбирать в уме вчерашнее происшествие.
До сих пор он ощущал во рту неприятный вкус и время от времени нащупывал языком ворсинки грязной мешковины, которые с отвращением сплевывал. Щеки его горели, ребра ныли. «На меня, кажется, накинули мешок, — думал он, — и куда-то понесли…»
Его опустили на землю и немного погодя, после того, как он услышал над собой приглушенные голоса, опять понесли. Чувствуя себя как в тисках, мешавших ему дышать, он впал в полузабытье и не сразу понял, что свободен и что с него сняли мешок. Его обдало волной холодного воздуха. Он неуверенно шагнул, машинально ощупал лицо, как бы удостоверяясь, что на нем ничего нет, глубоко вздохнул и осмотрелся. При бледном свете звезд туманно белела стена сельсовета. Он добежал до угла, и стена уплыла в темноту. Сверху свешивалось что-то черное. «Стреха», — догадался он. Кругом ни души. Он почувствовал, как по спине у него поползли мурашки. Настороженно осмотрелся. Быстро ощупал пояс, где обычно носил финку, но ее не было. Бросился назад, споткнулся о деревянную ступеньку, чуть не упал, но успел ухватиться за перила. Ощупью поднявшись по лестнице, вбежал в коридор, захлопнул входную дверь и закрыл ее на ключ. Из полуоткрытой двери комнаты для приезжих в коридор проникала, рассеивая темноту, узенькая желтая полоска света. Он перевел дух, толкнул дверь и вошел в комнату. Запер и ее на ключ и осмотрелся блуждающим взглядом. На столе тускло светила керосиновая лампа. Легкий ветерок, дувший в открытое окно, чуть пригибал тоненький язычок пламени. Он закрыл окно, стал на колени и пополз на четвереньках по грязному полу, заглядывая под кровать, за печку, будто там мог кто-то спрятаться. Стараясь перебороть в себе страх, разделся, бросил одежду на стул, сунул под подушку молоток, чтобы он был под рукой, задул лампу и юркнул под одеяло. Комната погрузилась в темноту. Только в верхней части окна, темневшего черным квадратом, проступал слабый свет, струящийся со звездного неба. Он крепко зажмурился. Скорее бы заснуть, позабыть все. Но он против воли стал напряженно прислушиваться, стремясь уловить подозрительный шум, скрип двери, оконной рамы, осторожные шаги. Кругом стояла глухая тишина. Даже мышь не шуршала на потолке. Постепенно он начал успокаиваться и корить себя за то, что так перепугался. Возбуждение, порождаемое хаосом самых различных ощущений, постепенно улеглось. Давала себя знать и усталость после долгого пути. Он незаметно задремал. Однако мозг его продолжал бодрствовать, воскрешая отдельные подробности пережитого. Время от времени он всем телом вздрагивал, подпрыгивал в постели, рука его безотчетно тянулась к молотку, затуманенная мысль нашептывала, что все это сон, но какой-то внутренний голос противился: а если нет? Он спрашивал себя, наяву это с ним произошло или во сне, но прежде чем ему удавалось понять это, сознание куда-то проваливалось, он опять впадал в забытье, пока снова какой-нибудь обрывок мысли не вспыхивал в мозгу, силясь вернуть к нему сознание, и тут же не угасал. Голова его металась по подушке, но глаза были крепко закрыты.
Утром память все восстановила, и он разозлился на себя.
«Хоть бы ударил их разок! — упрекал он себя, а потом спрашивал: — Почему они принесли меня обратно, ничего со мной не сделав? Может, у меня галлюцинации?»
Но как он ни старался отыскать ключ к этой странной загадке, у него ничего не получалось. Он привык отыскивать связь между явлениями, и любая неизвестность претила ему.
«Может быть, меня приняли в темноте за другого и, увидев, что ошиблись, отпустили? А может, я свалился во сне с кровати, одеяло упало мне на голову, и мне приснилось, что на меня что-то набрасывают и куда-то тащат?»
Он строил все новые и новые догадки и тут же отбрасывал их, так как ни одна из них не давала исчерпывающего ответа на все вопросы. Он сердился на то, что думает о посторонних вещах вместо того, чтобы думать о работе. В конце концов, это ему надоело и, чтобы рассеяться и освежиться, он умыл лицо холодной водой из ручейка, мимо которого они проходили. Постепенно горы, необъятные и могучие, захватили его своей красотой, разогнав тяжелые мысли.
Последние сельские домики остались далеко позади. Солнце поднялось высоко. Он пошел вдоль небольшой горной речушки, против течения. Он то шлепал прямо по воде своими тяжелыми ботинками, то перепрыгивал с камня на камень. Время от времени постукивал по скале своим молотком.
На поворотах вода откладывала песок, который ложился откосами. Он приседал, загребал горсть песку, рассматривал отдельные песчинки, поблескивавшие на солнце, выбирал среди них какие-то крошечные чешуйки, что-то записывал и шел дальше.
Мул неохотно тащился по дну речушки. Омытые водой копыта отливали темным блеском, с подков, сверкавших на солнце, стекала каплями вода. Как только геолог останавливался, паренек тоже замирал, повод повисал, и мул тотчас совал морду в щель отвесной скалы, где росла пучками длинная трава. Но только он принимался за еду, как хозяин сильно дергал повод, недожеванная трава повисала на губах, на землю капала зеленоватая слюна. Ночью мула пустили пастись на луг за селом, но рано утром снова заседлали, и он еще не успел набить брюхо. Потому теперь и жевал с таким хрустом сочную зеленую траву, пока геолог возился на речном берегу. Паренек, с лица которого не сходило недоверчивое выражение, удивлялся, глядя, как загорались глаза его спутника при виде цветной жилки в скале, как вздрагивали от радостного возбуждения его руки, когда он выковыривал пестрый камешек и рассматривал его потом, как драгоценность.
«Показать бы ему те камни, так он бы совсем ошалел», — думал проводник, стараясь припомнить, в каких местах он, бродя с козами и овцами, играл блестящими, красновато-коричневыми, величиной с грецкий орех, а то и с детский кулак камешками и молочно-белыми кристалликами, наросшими на синеватых и гладких, как стекло, обломках скал, покрытых зеленоватой землей. Но он молчал, насупив брови, и не спускал глаз с геолога. А тот, позабыв обо всем, торопливо переходил с места на место. Задерживался подольше там, где горы показывали кое-что из своих богатств, выбирал больше ручейки, речушки и карабкался к их истокам. Иногда, словно желая поделиться своим восторгом с проводником, он оборачивался к нему и улыбался.
