— На чердаке, — ответил он, — снег счищал.
— Вот как? Ладно… Вечером сватов засылаем к дочери Лаке Труфану. Завтра смотрины, может, сразу и заберем девку к себе.
Онике заметил, что держит в руках цветок, который был в волосах у Вики, и пустил по ветру измятые лепестки. Он пошел на сеновал и лег. Не хотелось никого видеть, слышать. В голову, словно билом, ударяли слова: свадьба!.. свадьба!.. свадьба!..
К ночи вьюга утихла, мороз окреп. На дымчатом небе без единого облака сверкали крошечные зеленые звезды.
Задумав женить Онике, Кэпэлэу перво-наперво отправился к соседу, Никулае Джуге, сунув в карман бутылку ракии. Тот был крестником Лаке Труфану и в прощеное воскресенье наверняка пойдет к нему с подарками, так пусть заодно замолвит словечко о Кэпэлэу, а уж завтра, на трезвую голову, они встретятся с Труфану и обо всем столкуются. Домой Кэпэлэу возвращался пьяненький и с силой упирался палкой в снег, чтобы не поскользнуться и не упасть. Издалека было заметно, что Кэпэлэу доволен собой — все складывалось как нельзя лучше. Никулае Джуте сватовство одобрил и даже сказал, что более подходящей парочки на селе давно не было. Онике — парень рассудительный, послушный, работящий, из почтенной семьи, и девушка собой недурна, приданое за ней хорошее, а ежели пошла в мать, а по всему так оно и есть, то и рожать одного за другим не будет. Родит ребенка, много — двух и остановится. Не то что другие — что ни год, то приплод.
Покуда отца не было дома, Онике достал най и волынку, спрятал подальше, чтобы на них ненароком не наткнулась Вика. Он не мог выносить ее взгляда. «Чего ты молчишь, — как бы спрашивали ее глаза, — чего боишься? Плюнь ты ему в лицо! Ирод он, а не отец!» Но Онике предпочитал не видеть этих глаз, избегал их взгляда.
Вернувшись домой, Кэпэлэу приказал Вике и Нице сходить поздравить будущего посаженого отца калачом.
— Посидите там часок-другой и возвращайтесь, потому как праздновать дома будем.
Вика и Нице ушли переодеваться, а Кэпэлэу позвал Онике и показал ему треснувшую дудку.
— Видишь, сынок, дудка у меня треснула, — сказал он, — если узнаешь, кто на селе телку режет, скажи мне, я схожу, попрошу кишку, дудку наладить. Натяну, высохнет кишка, и будет дудка как новая, даже получше прежнего… Эй ты! — крикнул он строго Надолянке, — Выгони кота за дверь, вишь — холодец в тарелке нюхает?! Так слышь, сынок, если режет кто телку…
— Слышу, не глухой, — отвечал парень, уставясь в землю.
— Смотри у меня, — напомнил старик, — на сторону не поглядывай, а то опять телега набок… Только-только я ее выправил.
С улицы донесся залихватский свист, Онике вышел. Вика в сопровождении Нице, наряженного в черный суконный костюм, с цветком герани в петличке, который он теребил с блаженной улыбкой, вышли из кухни с корзиной, где лежал калач величиной с тележное колесо, предназначенный для Думитру Караймана, будущего посаженого отца на их свадьбе. Вика была в вишневом платье с узкой талией и пышными рукавами. Она надела кожух, а поверх еще плотной вязки шерстяную шаль.
— Куда это ты так накуталась? — удивилась Надолянка. — Весь гардероб на себя навертела!
— Зябну, — коротко объяснила Вика.
— Ладно, ладно, ступайте, — поторопил их Кэпэлэу, — повеселитесь на славу и наказ мой помните: посидите часок, и домой. А ты, — тут он потрепал по щеке Нице, — не забудь руку у крестной поцеловать, а то я три шкуры с тебя спущу.
В воротах они столкнулись с Онике и Даниле Бишем.
— Добрый вечер, уважаемый господин Балбес, — поприветствовал Биш Нице. — С калачом к посаженому отцу? Похвально! Поклон и от меня старому прохвосту. Выпейте там и за мое здоровье! — И он посторонился, пропуская парочку.
Онике удержал Вику за руку, сжал до хруста и отпустил, только заметив, что она поморщилась от боли.
— Счастливо тебе, — пожелала она Онике, — как говорится, совет да любовь.
— И вам того же, — не замедлил он с ответом.
— Хороша бабенка! — восхищенно проговорил Биш. — Всем взяла! Жаль, достанется она Балбесу. Будь у него капля ума, приворожил бы он тебя травкой к другой бабе.
— Отстань! — отмахнулся Онике. — Дела другого у тебя нет, что ли, как зубы скалить?
— Значит, нету, раз я с тобой тут торчу, хотя нам давно пора быть за околицей. Нынче я такую штуку отмочу — век меня помнить будете.
— Воронку достал?
— Обещался один хлопчик принесть.
Тогда пошли, что ли? — сказал Онике.
Биш сунул руки в карманы и вдруг повернулся к Онике, плотный, маленький, глаза его сверкнули в темноте кошачьим блеском.
— Слушай, а винца у тебя не найдется?
— Найдется, — помедлив, ответил Онике. — Только зайди в дом, чтоб батя не приметил.
Он провел Биш а на галерейку и оставил дожидаться там, где зимой обычно громоздились горы брюквы, картошки, лука, перца, убранные с гряд с первыми заморозками, где стоял ткацкий стан и всякая хозяйственная утварь, а сам пошел на кухню, взял кувшин и потихоньку спустился в погреб.
Надолянка обеспокоенно заковыляла вслед.
— Что ж ты такое делаешь, сыночек? — взмолилась она. — В могилу меня свести хочешь? Думала я, на старости лет удастся пожить спокойно, ан нет…
Выпив по стаканчику вина, Онике и Биш виноградниками добрались до холма, где, потрескивая сухим ивняком, горел костер и где дожидались их пятеро парней. Остальные расположились на другом холме, за огородами. Обычно парни разделялись на две группы: одни запевали частушку, а другие, подхватывая, как бы отвечали. Прежде чем разойтись, парни долго и шумно спорили, кому куда идти.
Все были в сборе, и вдруг за кустами мелькнули~две тени.
— Это еще кто? — удивился Биш. — Что там за фигуры ходят?
— Ясное дело кто: Марин Куду с братишкой.
— А-а!.. Мешок с заплаткой, — засмеялся Биш.
У Марина три старшие сестры в девках засиделись, и в заговенье ен от парней ни на шаг не отходил, чтобы помешать им, если надумают насмешничать над сестрами. Но парни из озорства, чтобы позлить мальчонку, сочиняли частушки самые что ни на есть забористые.
Вскоре на другом холме взметнулся, искрясь, костер. Значит, и там все в сборе.
Даниле Биш, первый на селе балагур и выдумщик, хлебнул из бутылки вина, взял воронку и громко пропел:
Ох беда! Который годНикто замуж не берет!..
В домах захлопали двери, мужики и бабы повыскакивали на улицу с недоеденными пирогами в руках, торопясь послушать, кому нынче достанется от парней. Раскрасневшиеся хмельные мужики весело подмигивали друг другу, дымили самокрутками и хохотали до упаду над уморительными дразнилками. С погодой парням повезло: вьюга утихла, и в чистом морозном воздухе голоса звучали громко и отчетливо.
Бабы и девки, хихикая, толпились на галерейках. И хотя кое у кого из них и было рыльце в пушку, и замирало от страха сердце, они не подавали виду и втайне молили бога, чтобы избавил от злоязычных насмешников.
Вот уж горе! Вот беда уж!Не берут Оану замуж.В чем загадка? Где секрет?Сопли есть, а носа нет.
Оана, дочка Гисоса, уткнулась вздернутым носиком в подушку и залилась горькими слезами.
Но недолго парни потешали село, кончалось всегда тем, что прибегал с дубинкой какой-нибудь до смерти разобиженный родитель и вступался за дочку.
Пока Биш кричал, Онике мрачно сидел у костра. Но видел он не пламя, а голубые укоризненные глаза Вики, какими смотрела она на него, уходя с Нице под руку. Онике отвернулся, чтобы не встречать этого взгляда, но, глянув в поле, увидел, что Вика идет виноградниками и смотрит на него все теми же голубыми тоскливыми глазами.
«Чего ты ждешь? — спрашивала Вика. — Чего ты ждешь?»
Он уткнулся лицом в ладони и сидел так долго, не шевелясь, но когда поднял голову, звезды взглянули на него голубыми глазами Вики и спросили: «Чего ты ждешь?!»
Онике вскочил на ноги и бросился к Бишу.
— Не мешай, — сказал Биш. — Теперь у меня самый коронный номер: жене нашего завмага фитиль вставлю!.. Будет знать, как спекулировать!
— Про дочку Труфану пой!
— Ты что, спятил? Труфану не знаешь? Он же нас прибьет. Она скромница…
— Давай сюда воронку! Я сам!..
Не дам! Взбесился ты, что ли? — попятился Биш.
Пой, говорю!
— Нет! — отказывался Биш и вдруг согласился: — Ладно, так и быть, спою.
И прокричал на все село:
Есть у нас молодка Вика, Баба-ягодка, клубника, Нет в селе ее стройней, Всем взяла, и все при ней. Только с мужем спать не любит, Мужнин брат ее голубит И целует целу ночь: Надо ж старшему помочь! Спеть о них еще могли бы, Да не скажут нам спасибо.
Кэпэлэу с Надолянкой, кумовьями и крестниками, как только на холмах зажглись костры, вышли на галерейку и, слушая шутки парней, покатывались от хохота. Услыхав последнюю частушку, все оцепенели, Надолянка, испуганно глянув на мужа, расплакалась и убежала. То, что недавно смешило до колик, так как касалось других, теперь вызывало растерянность и гнев. Гости заторопились в дом, честя на все корки негодяя, осмелившегося опорочить честное семейство. Веселья как не бывало. Рассвирепевший Кэпэлэу выхватил кол из забора и, не разбирая дороги, по сугробам ринулся к холму.
