Да нет, конечно, чушь собачья. Захотелось мастеру пошутить— и пошутил. А почему бы и не шутить, когда работа кончена. Ох и мастер, ох черта кусок, экой забористой шуткой дело кончил!
На краю выгона Сава вспомнил, что сегодня канун Ивана Купалы и парни с девками рвут сегодня чертополох: под Брэилой верят, будто чертополох приносит счастье, и, очистив от колючек, закидывают на крышу, приговаривая по древнему обычаю:
На зорюшке, на заре Пастух кликнет на дворе. Как раскроется цветок, Даст мне счастья лепесток.
И цветок раскрывается: добегает сок до верхушки стебля, омывает его свежая ночная роса — и расцветает цветок.
Сорвал чертополох и Сава, вошел к себе в палисад, что аккурат возле выгона, и зашвырнул цветок на крышу, а потом отправился на кухню. Отец уже поужинал и сидел на пороге, привалившись спиной к косяку, задрав ноги на чурбак с ведром воды, курил. Фетровая шляпа, пропотевшая и блестящая, словно ее намылили, надвинута была чуть ли не на нос, загораживая глаза от яркого света лампочки, что болталась прямо над его головой. Рубаха у него на спине задралась, съехала с плеча и обнажила костлявую грудь, всю как будто иглой расковыренную. Да так оно и было: кабриолет господина брэильского префекта с двумя жеребцами в упряжке так заворожил Флорю Пелина, тогда еще мальчика на побегушках в зеленной лавке, что в один прекрасный день, пока господин префект изволил обедать в ресторане, Флоря вспрыгнул на козлы, хлестнул коней и помчался дивить народ в родное село. Недаром мечтал он быть кучером. И домечтался. Префект приказал привязать его к столбу возле кузницы и колоть раскаленной иглой от шеи и до пупа — для науки…
— Вечер добрый, батя, — поздоровался Сава.
— Добрый, — отозвался старик, не шевельнувшись.
— Ноги-то подвинь маленько, дай на кухню пройти, ты б еще улицу жердями своими перегородил…
— Ну и перегородил бы, — обиженным фальцетом заговорил старик, — кости все одно при мне бы остались — телеги-то все в Штибее: щебенку для новой дороги возят. Да. Вот оно как… А ты мог бы и повежливее с родным отцом разговаривать.
Сава насторожился: что-то с моим стариком делается, не иначе повода для ссоры ищет.
— Слышь, — сказал Сава миролюбиво, — люди на селе болтают, будто жениться ты надумал.
— Болтают? — заносчиво переспросил старик. — Экий народ! Я страданий принял не хуже Христа-спасителя, а и меня оговорили!
— Так их растак, — добродушно ругнулся Сава, — набрехали с три короба.
— Почему набрехали? — вскинулся старик. — Правду сказали. Я на Бурке женюсь. Сколько разов тебе говорил: веди Танцу в дом! — закричал он. — Да тебе хоть кол на голове теши! А раз не привел, стало быть, она тебе не по нраву. В этом все и дело. Теперь терпи, сестрой тебе будет. Поезд, сынок, не станет ждать, пока ты дурака валяешь. Фью — и нет его.
Ой-ё-ёй! — издевательски протянул Сава. — Поезд! Поглядите, люди, где меня поезд оставил! Одумайся, батя, и успокойся, чтобы не стать нам с тобой на все село посмешищем!
— Сава, голубчик, — смягчился старик, — садись, потолкуем с тобой по-хорошему. Только ты покушай сперва, потому как человек на голодное брюхо одно понимает, а на сытое — совсем иное. Гляди-ка, я тебе яички сварил, ну точь-в-точь как покойница мать варила. Только вода булькнет, она их сейчас и сымет, а ежели они переварены, собакам кинь!..
— Сам кидайся, хоть к чертям собачьим! — заорал Сава. — О чем еще толковать, когда ты пьян или с ума своротил! Немедля иду за Танцей и привожу ее в дом. Точка.
Поздно, — засмеялся Флоря. — Стреножили ее навроде лошадки, привязала мать к ножке кровати и держит. Сходи, сходи, сам убедишься. Стар я врать.
До зеленого змия упился, точно, думал Сава, перемахивая через изгородь. Но коли понадобится, я и с чертом поквитаюсь, не то что с Буркой. Сей же час пойду и заберу Танцу!
Бурка давно ему поперек горла встала. Как ни зайдешь к Танце зимой поболтать или просто поглядеть, как она шерсть прядет, Бурка всю комнату, словно печь, загородит, десять юбок на ней колом торчат, стоит — и ни с места. Вот ведьма толстозадая, так и норовит мне свинью подложить!
Хата Бурки, изукрашенная деревянной резьбой, стояла на отшибе неогороженная, четко выделяясь чернотой на фоне светлого неба. Спят, решил Сава, но и мертвого трубой подымешь! И потихонечку три раза свистнул под окном у Танцы.
Но вместо Танцы в окне появилась растрепанная, заспанная Бурка.
— Ишь шастают, полуночники! — закричала она. — Убирайся, покуда цел, кипятком ошпарю!..
— Это за что же, тетушка? — изумленно спросил Сава. — Или прогневал чем?
— А-а, это ты? — признала Саву Бурка. — А я было подумала— опять Кавалеру, разбойник. Он давеча приходил, Танцу уговаривал гусей на ярмарку нести. А тебе чего не спится? Ступай на Дунай, да и свисти сколько влезет, а людей не тревожь.
Та-ак, подумал Сава, без батьки не обошлось.
— Мне бы с Танцей поговорить.
— Вот и ищи, где она есть, твоя Танца. Ей, видать, и без тебя не худо.
— Сама замуж норовишь, а девку под замком держишь? — озлился Сава.
— Замуж? Да ты что, белены объелся?
— Ты мне голову не морочь, а то я не знаю, на чье плечо голову клонишь. Да только префектов жеребец раньше тебя копыто приложил! Седина в голову — бес в ребро! Стыд потеряли! Своих детей в глазах народа позорите. Не видать вам рисового поля! Ни тебе, ни отцу. Работать забыли, бьете по целым дням баклуши, вот вам всякая дичь в голову и влазит.
— Окстись! — проговорила Бурка и захлопнула окно.
— Ах ты, лахудра брэильская, — тихо ругнулся парень, — врезать бы тебе пару горячих пониже спины!
Июньская ночь, посеребренная нежным лунным светом, дышала горячей сухостью. Саву только сейчас обдало ее палящим жаром, и он расстегнул ворот на рубахе. Все равно Танцу вытащу, упрямо подумал он и, обогнув дом, полез по шаткой лестнице на чердак. Но и чердак оказался на запоре. Этого он не ждал и застыл, раздумывая, что делать дальше. В сонном воздухе над селом плыла протяжная песня — пели девушки. Пойду поищу Нику Бочоаке и Вили Маняке, решил он.
Он уже начал было спускаться по скрипучей лесенке, как вдруг заметил привязанную к водостоку бумажонку. Сава развернул и прочитал нацарапанные Буркой каракули:
«Штоба дал нам щастя бох, дал нам добры мысли бох будем с Флорей варкавать мы точно пара галубков».
— Ну и голубки! — рассвирепел Сава. — Черта вам лысого в ступе, а не голубков. Что Бурка, что Флоря, вот парочка — сдурели на старости лет!
И, смяв в ярости Буркин цветок чертополоха, швырнул его в навозную кучу и зашагал к виноградникам.
Несолоно хлебавши, Жан Кавалеру отправился после Бурки пытать счастья к Флоре Пелину.
— Вот гость дорогой! — встретил его старик. — Милости просим, милости просим. По гостю и честь. — Старик поклонился чуть не до земли и, усадив Кавалеру за стол, предложил: — Может, в картишки перекинемся?
— С превеликим удовольствием, дядюшка Флоря, — ответил Кавалеру, совершенно сбитый с толку ласковым приемом.
Старик взял с посудной полки колоду карт и принялся тасовать.
— Эхма! Ведь я тебя эвон каким махоньким помню. Ну, прям мышонок, мелочь пузатая, даже батька твой тогда убивался. И до того ты был мелкий, что сам даже через канаву перескочить не мог, вот он и приспособил овчарку— тебя переносить. Схватит она тебя за шкирку и на другую сторону — прыг! Люди-то про тебя и говорили: ваажный человек будет. Вот ты и стал важной птицей. Я нынче Саве своему говорю: «Уважь ты Кавалеру, дозволь гусей на ярманке закупать…»
— Не хочет, — вздохнул Кавалеру. — Сердит на меня, видно. Только вот какую я штуку удумал: буду с плота у переправы торговать. Пусть попробует меня вытурить. Скандал учиню!.. Я уж и объявление написал, в конторе повесил: кто, мол, имеет гусей на продажу, милости просим прямо на Дунай. Лишь бы пацанье не пронюхало…
— Так ты моего Саву обмануть надумал?! — взъерепенился старик. — И в кого ж ты такой вороватый да ушлый уродился, батька-то у тебя человеком был!
— Дядюшка Флоря, — обиженно протянул Кавалеру. — Да разве ж можно такими словами бросаться?
— Да по физиономии видно — пройда. Кого хошь спроси… Дама! — выкрикнул старик, входя в азарт. — Будь у тебя шестерка да семерка, было бы тринадцать. А так ты в дураках! Как же мне тебя наказать? На закорках меня понесешь до двери и обратно? Или, может, две плюхи тебе отвесить, а? Мы с твоим батькой друзья-товарищи были, потому можешь выбирать…
— Коли выбирать, — обрадовался Кавалеру, — тогда я проскачу от стенки до стенки на одной ноге.
— Ты что, в Дунае купался — вода в уши налилась? Какое ж это наказание? Удовольствие одно! Надо что-нибудь такое, чтоб на всю жизнь помнилось. Вот оно как!..
— Ладно, — согласился Кавалеру, — будь по-вашему, только рассчитываться потом будем… А вы мне лучше скажите, что вы насчет плота думаете?
