— Ладно, — согласился Кавалеру, — будь по-вашему, только рассчитываться потом будем… А вы мне лучше скажите, что вы насчет плота думаете?
Положь карты и нишкни! — кипятился старик. — Ишь чего надумал. Плот! Сава, он знает, что делает. Раз решил он, так тому и быть. Как он есть начальство, ему все видней. Сава себя обдурить не даст. Я его учу: «Поставили тебя начальником — соображай, вари котелком, управляй как след, а нет — мы из тебя живо потроха вынем да на угольях поджарим».
Вот вы и научите его, — уговаривал Кавалеру. — Я в долгу не останусь, подарок завтра сделаю. Телятинки на жаркое и три бутыли вина.
Брешешь! Нет у тебя телятины. И взять неоткуда — в закуте у тебя два жирных борова. И закон не дозволяет сейчас телков резать.
— Закон не дозволяет! — передразнил Кавалеру. — Это вы так считаете. А я не считаю. Захочу, так целое стадо зарежу. Если с умом за дело взяться, никакой закон тебе не помеха, еще спасибо скажут.
— Ну и как же взяться? — полюбопытствовал старик. — Говори!
— А вот как. Берешь бычью шкуру, кладешь в воду, чтобы хорошенько отмокла, и натираешь шкурой рельсы на путях перед приходом скорого. Телята-то рядышком там пасутся. Как почуют они бычий запах, тут же как оглашенные на него и кинутся. А по ним — поезд. Глядишь, у одного нога переломана, у другого хребет, и порядок, только от ветеринара бумажкой заручиться.
— Здорово! — восхитился старик. — А совесть куда девать? В бочку ткнуть, заместо бычьей шкуры? И кто ты такой есть, хотел бы я знать, честный работник или фармазон?
— Да ладно вам. Это ж я так, для интересу. Сдурел я, что ли, голову в петлю совать? Мне ж кооператив шею свернет. Башкой моей все стены пересчитают.
— И поделом! Жалованье от государства берешь, а на общее добро заришься. Что зенки-то вылупил, ровно валет, что у тебя в руке? Ну-ка выкладывай его на стол.
— Вы, однако, шутки шутить любите, и это мне в вас нравится, — сказал Кавалеру. — Нету у меня на руках картинок. Вот четверку могу дать… Учтите, я человек чуткий, я многим помог.
— Опять брешешь! — засмеялся Флоря Пелин. — Самолично знаю двоих, что пришли к тебе денег подзанять, а ты им от ворот поворот.
Деньги! Деньги — дело другое. От них кругом неудобство: даешь одной рукой, а потом десяти ног не хватит, чтобы получить долг обратно. Но я не скряга, нет. Хотите, одолжу фату моей жены и венок флердоранжевый для невесты… Вы ведь жениться надумали, как я слышал…
Свадебной гульбы устраивать не буду. Мне не двадцать годов, да и у Бурки дочь на выданье… скромно отпразднуем…
— Хе-хе! — хихикнул Кавалеру и погрозил пальцем. — Видел я, как вы с ней на берегу Дуная беседовали… Огонь баба! И тело сдобное, много тела!
— Ну чего ты видел? Чего видел? Что видно-то было? Привел я водовозную кобылку на Дунай поить, а тут Бурка аккурат у брода купается. «А ну! — кричу. — Вылезай, чего воду баламутишь?» А она мне: «Я бы вылезла, Флоря, да кобылки твоей стыжуся». Да за такие речи бабу мокрой вожжой приласкать надо. А тебя, говорят, жена и приласкала. Морда-то у тебя кирпича так и просит! Вот она тебя и отрапортовала, чтоб на ярманку завтра с гусями-то, а?.. и насчет пацанят она небось надоумила, а?
— Вот уж неправда, — запротестовал Кавалеру, — ко мне всякий народ ходит продавать. Я ж не себе, для государства.
— Ой, так ли? — насмешливо спросил старик. — А то я тебя не знаю. А Раду Гини гусак тоже государству понадобился? Ты мне баки-то брось заливать!
А дело было так. Старший сынок Раду Гини — мальчишка лет тринадцати — мечтал на трубе играть. А денег на трубу не хватало, мало накопил. Вот он и поймал гусака в мешок, набитый травой, и снес Кавалеру. Вечером, запирая птичник, мать хватилась — гусака нет. Туда- сюда— на Дунай, на выгон, — ну как сквозь землю провалился!
«Видать, к стаду чьему чужому прибился, — предположил Раду Гиня, — да на лапе у него тряпица, крылья подрезаны, живо сыщем».
«А я думаю, что наш сопляк пришиб его камнем, очень уж он его боялся», — свалил вину на младшего брата старший.
Услышав такую чудовищную напраслину, «сопляк» встрепенулся:
«Это не я, а он, — и ткнул пальцем в старшего, — перевязал гусаку клюв, чтоб не гоготал, и продал. А деньги под балку спрятал».
Хочешь не хочешь, пришлось сознаться, что гусака он продал, продал Жану Кавалеру, и получил девятнадцать леев. Ни секунды не раздумывая, Раду отправился к заготовителю. Вошел тихонечко, не стучась. Видит, сидит Кавалеру за столом и ужинает. Увидел Раду, чуть костью не подавился, потому что ел он как раз гусиную ножку, а в тарелке дожидалась своей очереди грудка, нашпигованная маслинами.
«А ну, ложь гуся обратно!» — грозно приказал Гиня.
И велел хозяйке немедля нести жир, шкварки, потроха — словом, все, что от гуся осталось.
«Пух не неси! — продолжал командовать Гиня. — Запух твоим муженьком сполна заплачено».
Сложил Гиня свое добро в горшки и машет Кавалеру рукой: мол, за мной следуй.
«Бутылку вина еще прихвати и хлебца, — распорядился он. — Да шевелись пошибче, а то у меня жена с детками голодные сидят, ужина дожидаются».
Что тут делать горе-заготовителю? Не подчиниться? Как бы не так! Раду Гиня здоров как бык — хрястнет разок по хребтине, будешь свой век калекой доживать.
Привел Раду заготовителя к себе в дом и приказывает:
«Повторяй за мной слово в слово все, что сказывать буду. — И так начинает: — Кушайте на здоровье, детки».
«Кушайте на здоровье, детки…» — повторяет Кавалеру дрожащим голосом.
«А мясца вам захочется — пожалуйте ко мне».
«А мясца вам захочется — пожалуйте ко мне».
«А винца папеньке захочется — тоже ко мне».
«А винца папеньке захочется — тоже ко мне»…
— Эх, дядюшка Флоря, да разве Раду человек? Нет, форменное дерьмо! Только силой и берет. Дубина неотесанная. Но я с ним еще поквитаюсь. Только бы с ним встретиться, крутой разговор будет!
— Встретишься, встретишься, а ежели невтерпеж, купи У младшего Гини еще и гуску. Вот ты теперь со своей бабой затеял моего Саву объегорить, и не вышло. Ты ведь как думал: раз ярманка, то детки обязательно станут на карусель проситься. А карусель — она денег стоит, не всякий родитель раскошелится. Тут ты на подмогу: дескать, нам гусочку, вам денежку. И все вроде по закону: государство же закупает. Да только ты, хапуга, не все деньги отдаешь, часть прикарманиваешь! А с каруселью-то и не вышло. Починили карусель на казенный счет, и кататься детки будут бесплатно. Вот тебе и кукиш с маслом!
Жан Кавалеру даже глаза выпучил от удивления и недоверчиво замотал головой:
— Задаром? Задаром весь день на лошадках кататься? Непорядок!
Самый порядок и есть. Не скрипи стулом-то! За твои порядки тебя скоро из кооператива вытурят.
— Меня? Меня никто и пальцем не тронет. Сам товарищ начальник районного управления ко мне как к сыну родному — души не чает… Во, глянь! Семерка, пятерка — в сумме двенадцать, так? А двенадцать — это выигрыш, так? Возьми карандаш, подведи черту.
— Стой! — закричал старик. — А откуда у тебя валет? Сам говорил: нету вальта… Откуда пятерка, откуда семерка? Ты же говорил — нету! Ну-ка, ну-ка, покажь карты…
— Я думал, договоримся, а ты уперся! — прервал его Кавалеру, — Проигрыш полный! А наказание тебе такое — десять раз стукнуться об стенку задом. Мой выигрыш — я командую.
— Ты же смухлевал! — взъярился старик. — Переиграем!
— Не дети, дядюшка Флоря. Проиграл — рассчитайся! В игре свои правила, надо эти правила уважать.
Флоря аж посинел от злости. Швырнул карты на стол и ринулся к двери.
— Праведник нашелся! — прогремел он. — Честнягу корчишь? Только что я мог по твоей поганой роже раз десять кулаком пройтись. И ты бы только спасибо сказал. Руку бы целовать стал: учи, мол, учи меня, дядюшка Флоря, молоти, как фасоль на току, пособи только, замолен Саве словечко. А как понял, что я твоей афере не пособник, праведником стал?! Ну-ка, становись к стенке и бейся об нее задом!
Бросьте, дядюшка Флоря, ну чего разволновались? Я же так, пошутил…
Кому сказано: иди! — угрожающе повторил старик. — А то целым домой не вернешься.
Кавалеру встал задом к стенке.
— Раз, — принялся считать Флоря Пелин. — Больше, больше души вкладывай, недоносок чертов, не твои стены. Лупи так, чтоб крыша ходуном ходила! Шесть… семь… восемь… Девять! Десять! Будет, а то зад треснет! А теперь чеши отсюдова!
Кавалеру схватил пиджак с гвоздя и пулей выскочил за дверь.
Эх! Совсем я никудышный стал, подумал старик с досадой. Надо было его, гада, заставить на закорках меня тащить. Сломал бы я ему шею — и спать бы мне спокойней стало.
Он погасил лампу и залез в постель: было уже поздно.
Сава Пелин ночевал на сеновале. Под утро промерз до костей и спустился во двор, ежась от холода. Старика уже не было. Видно, проснулся чуть свет и уже куда-то умотал… Не иначе к Бурке! — перепугался парень. Сейчас они быстренько в Совет — и распишутся. Вчера вечером он договорился с Нику Бочоаке: русалкой, что девичий хоровод ведет, будет Танца, потому как Нику с Тинкой и так поженятся. И вот боялся теперь, как бы отец не испортил его хитрой затеи.
