Сава умылся колодезной водой, нарядился по-праздничному и собрался на берег Дуная, где через час-другой должна была открыться ярмарка.
Но прежде постоял еще во дворе, любуясь поднимающимся и разгорающимся солнцем. Утро пьянило запахом покропленных росой густых трав. Над Дунаем молниями носились стрижи и ласточки, чуть ниже, ближе к воде, плавно и мягко кружили лысухи, на болоте рыдали чибисы, шумливые утки торопили свой выводок на простор, чтобы скорей насладиться бескрайним лазурным небом, отраженным в глубинах вод. По обоим берегам трепетали на ветру белостволые, будто привидевшиеся во сне, тополя. Высокий камыш тихонько кланялся, как бы избавляясь от оцепенения. Каждая камышинка становилась дудочкой, которой поигрывал нежный утренний ветерок.
На выгоне Сава увидел множество телег и стреноженных коней. Сразу было видно, что понаехали из других деревень гости. Приезжие мужики толковали за кружкой вина с приятелями, бабы болтали с подружками, охорашиваясь перед зеркалом и наряжаясь в праздничные наряды, которые бережно везли в сундуках, чтобы не пристала к ним дорожная пыль. Не меньше суеты было и на самой ярмарке. Под навесом закусочной буфетчик в белом халате и тюбетейке проверял вертела и решетки, отлаживал коптящие горелки. Над закусочной, вход в которую увивали связки сосисок, благоухающие чесноком, красовалась вывеска: подвыпивший гуляка тянул вино прямо из бочки. Палатки ломились от товаров, неподалеку стоял грузовик из Брэилы, набитый рулонами ситца, сукна и сельскохозяйственным инвентарем. Словом, тем, что раскупали нарасхват.
Жан Кавалеру, а с ним еще четверо мужиков разгружали машину, принимая мешки из рук шофера и ставя их в ряд, чтобы можно было пересчитать. Проходящие норовили ткнуть мешок ногой или пощупать руками, чтобы узнать, что в них, а Кавалеру отгонял любопытных. Тут же был и Флоря Пелин, и при виде его у Савы отлегло от души. Старик сидел возле стойки и время от времени поддевал Кавалеру, вызывая смех у окружающих.
— Жануля, сынок, смотри, как бы у тебя чего к рукам не прилипло.
Или:
— Жан, поклон твоему районному папочке, товарищу управляющему кооперативами.
Кавалеру переносил насмешки мужественно, но, встретившись глазами с подошедшим Савой, неожиданно вышел из себя и закричал:
— Скажи своему отцу, зам, чтобы отвязался. Прилип как банный лист. С самого утра ходит за мной по пятам, на посмешище выставляет, мешает работе.
— Но-но! Полегче! Мы с тобой одну титьку не сосали! — осадил его Флоря. — Ишь распетушился! Знаем мы, чего ты спину гнешь. Скажешь, задарма, для обчества? Не такой ты человек, чтоб задарма трудиться. Ишь, тихоней прикинулся!
— Видал, Сава? — со вздохом произнес Кавалеру. — Вот чего терплю. За что же вы так на меня, дядюшка Флоря? Я ведь вас за отца родного, да упокой его господь…
Батя, — доверительно промолвил Сава. — Отойдем в сторонку.
Они отошли. Сава достал кисет, свернул цигарку, протянул отцу.
— Это ты хорошо придумал: за Жаном приглядывать. За ним глаз да глаз нужен, а то не ровен час гусями займется.
— Да я об том и забочусь, — подтвердил старик. — С самого утречка его караулю. Со мной, сам знаешь, шутки плохи.
— Добьюсь обязательно, чтоб из кооператива его шуганули, а пока надо покараулить, ты уж не подведи.
Одним ударом Сава убил двух зайцев: обезопасил себя от Кавалеру и устранил старика, чтобы беспрепятственно осуществить то, что задумал.
— Давно пора! — горячо и радостно одобрил старик. — Гнать его в шею! Ты не бойсь, он у меня никуда не денется. Я самого управляющего имениями господина Минку при разделе земли в узде держал, а уж эту пигалицу и подавно… Чего ж опять на сеновал полез? — переменил Флоря разговор. — А вчера хвастал — Танцу приведу! Не вышло?! То-то и оно. Думаешь, я вечером врал? Нет, дружочек, в том доме — заруби себе на носу — теперь только для меня дверь открыта.
Беседу их прервало лихое гиканье и заливистый плач разудалой гармони, послышавшиеся со стороны села, — девушки, видно, собирали русалочий хоровод. Сава оставил отца и заторопился навстречу парням. Было их человек двадцать, сразу скажешь, что рыбаки — так уверенно они шли, так весело приплясывали, будто волна перекатывалась по земле. Впереди всех шел Нику Бочоаке, товарищ Савы, кружился, притопывал, махал руками, будто целую свору собак отваживал. Следом шагал Вили Маняке, уже охрипший от крика, и, чтобы немного остыть, обмахивался атласной шапкой.
— Вили! — остановил его Сава. — Ну как дела?
— Насчет Танцы? Все чин по чину, дружище! Она с девками на улице. Бурка сперва не хотела ее из дому отпускать, но мы как нагрянули под окна всем скопом, она тут же сдалась.
— А батя твой где? — спросил Сава, — Пора бы ему уже прийти.
Отец у Вили был партийным секретарем.
— В деревне. Гостям животноводческий комплекс показывает, рисовое поле, огороды. Скоро прибудет. А ты становись к гармонисту поближе да ухо держи востро!
Сава замешался в толпу. Сердце у него учащенно билось: ох и разъярится Бурка — год потом разговоров не оберешься!..
Парни остановились у холма возле карусели и стали дожидаться вереницы танцующих девушек. Гости держались в сторонке, не решаясь присоединиться к участникам игры и глядя во все глаза.
Сава пошептался с музыкантами, и цимбалисты, гармонист и скрипач отправились к толпе гостей.
— Э-эх, милашечки мои! — закричал гармонист сбившимся стайкой молодым женщинам. — Подходи, не бойся, красавицы! Или цимбалов страшно — укусят? Так у них зубов нет. Начнется праздник — меня зовите, красавицы, буду петь, сколько скажете.
Гости и зрители расселись на склоне холма. Кто-то громко требовал, чтобы буфетчик принес вина и мяса.
— Потерпите малость, попляшут русалки, заморочат парню голову, получит девица мужа — и вы получите все, что душеньке угодно.
Несколько мужиков — своих ли, чужих, неведомо — успели изрядно выпить и, сидя за столом закусочной, горланили песни, то и дело принимаясь ссориться.
— Знал бы он еще кое-что, кума бы перед ним на коленках ползала…
— Помолчи! — закричали все разом. — Девки идут!
Тихо-тихо, будто по команде, из толпы выступили вперед несколько парней и остановились.
— Ах, касаточки мои! — завел было гармонист, растянув мехи, но Сава тычком в бок заставил и его примолкнуть.
Девушки приближались, танцуя, разнаряженные в самые лучшие свои платья. С желтыми цветами подмаренника в руках, того самого подмаренника, что служит, по поверью, ворожбе и присухе. Приблизившись, девушки запели песню:
Плачь, кукушка, милая кукушка, Нас покинет добрая подружка.
Флоря Пелин стоял позади всех — взгромоздившись на здоровенный чурбак и приставив к глазам козырьком руку, он наблюдал за происходящим, но солнце било ему прямо в глаза, и Флоря был недоволен.
— Слышь, — обратился он к мужику справа, — не выгорит мое дело — напьюсь! Вот те крест!
— Какое дело-то?
— Любопытен больно. Тебе какая нужда? Ишь с расспросами пристал, — сердито заворчал старик. — А ну, вали отсюдова!
Стоя в толпе парней, Сава беспокойно переминался с ноги на ногу. Вдруг ему показалось, что Танцы среди девушек нет, он растревожился, в такое отчаяние впал, что даже спросить у Вили, зачем тот его обманывал, не мог. И тут увидел свою Танцу. Она шла первая — маленькая, стыдливая, робко сторонясь устремленных на нее взглядов. Матери небось боится, подумал Сава. А чего ей теперь бояться, коли я здесь? Ежели чего, враз добегу.
Девушки были уже совсем рядом. Сава услышал, как кто-то не то с удивлением, не то огорченно произнес имя Танцы; но какое ему было до всех дело — его Танца бегом бежала к нему, и вот он уже держит ее в своих объятиях. Все произошло в один миг.
— Целуй же ее! — крикнул гармонист. — Смелей!
Вокруг толпился народ, поздравлял, желал счастья.
Флоря слез с чурбака и заторопился к сыну, но дорогу ему загородила Бурка с Жаном Кавалеру.
— Флоря! — кинулась она старику на шею. — Скажи! Скажи им, что не отдаю я Танцу! А то нашей свадьбе не бывать! Что ж это они такое наделали? А?
— Кума! — спокойно произнес старик. — А кума! — повторил он. — Сава-то, видно, прав: брехал народ, будто я женюсь, это не я, это он женится. Ну, слава богу, что время нашел, а то все недосуг да недосуг — свековала бы твоя Танца в девках. Теперь уж ты не скажешь, будто сдурел я на старости лет? Не похоже, правда?
— Тьфу на тебя! 4- сказала в сердцах Бурка. — Развалина негодная! Черт тебя унеси!
— Ты с чертями полегче, — предупредил старик. — А то не ровен час тебя и того… С чертями шутки плохи… Вот привалит зятю счастье… без тещи останется… А ты чего скалишься? — накинулся он на Кавалеру.
— Помстилось тебе, дядюшка Флоря.
— Помстилось — дело другое. Помнишь отца твоего любимую песню?
