он. — Это страх говорит во мне. А турки, может быть, уже заняли Батум и идут дальше, в глубь Грузии…»
Настроение его изменилось, когда он представил себе, как обрадуется Эстатэ Макашвили и удивится Нино, когда он появится дома в военной форме. Он ясно видел лицо Нино, и сердце его преисполнялось блаженства. Но снова завыл ветер в телеграфных проводах, опять залаяла в овраге собака, и все его патриотические и любовные переживания мигом улетучились.
«Почему так долго нет Григория? Неужели не прошло еще двух часов?» — нервничал Корнелий.
Он решил как-нибудь убить время. «В минуте шестьдесят секунд, сосчитаю шестьдесят раз по шестьдесят — вот и пройдет час, а там — смена…»
Начал нервно считать — сбился. Снова стал повторять: «Один, два, три, четыре, пять, шесть, семь…» Дойдя до шестидесяти, загибал палец. Так отсчитал пятнадцать минут. Дальше опять сбился. Наконец, потеряв терпение, отказался от такого способа.
Напрягая зрение, стал вглядываться в ту сторону, где находилось караульное помещение. Но оттуда никто не шел. Ночи, казалось, не будет конца…
Сжав в руках карабин, Корнелий беспомощно прислонился к стене. Но едва он смежил на миг усталые веки, как где-то совсем близко послышался подозрительный шорох. «Кто бы это? — вздрогнул он и, схватившись за ружье, до предела напряг и слух и зрение. Из оврага донесся шум скатившихся камней и щебня, и вслед за тем вынырнула чья-то фигура. Кто-то ползком приближался к складу. Корнелию казалось, что он видит даже глаза неизвестного, — как два раскаленных уголька, сверкают они в темноте. «Грабитель…» — решил он, в тот же момент лег на землю, крепко прижавшись к ней грудью.
Гулко билось сердце, в ушах шумело, напряженно работала мысль: «Подпустить ближе или стрелять?» но, не раздумывая дальше, он прицелился и плавно спустил курок. Раздался выстрел, затем заглушенный крик, и что-то тяжелое скатилось по склону в овраг.
«Попал или нет?» — гадал Корнелий, выбрасывая стреляную гильзу и досылая патрон в патронник. Вгляделся в темноту, но уже ничего не видел перед собой. «Убил!» — решил он.
На выстрел из караульного помещения прибежали Цагуришвили, Хотивари и Зарандия.
— Мхеидзе! — окликнул его Цагуришвили.
— Здесь!
— Ты стрелял?
— Я…
Подошел и караульный начальник подпоручик Шенгелия в сопровождении старшины Лазришвили.
— Что произошло? — спросил подпоручик.
— Кто-то подбирался к складу… Вот оттуда, из оврага. Я окликнул, он не ответил. Я выстрелил…
По приказанию подпоручика солдаты рассыпались по склону оврага. Старшина держал наготове свой парабеллум. Отойдя немного, Цагуришвили наткнулся на что-то мягкое и крикнул:
— Что это?
Ответа не последовало. Подпоручик посветил карманным фонарем. На земле лежала овчарка. Голова ее была в крови. Пуля попала собаке в лоб.
Лазришвили расхохотался.
— Поди вот воюй с такими! — пренебрежительно махнул рукой Шенгелия.
— Правильно, господин подпоручик, с такими вояками далеко не уедешь, — поддакнул ему Лазришвили.
У МАКАШВИЛИ
Доказано, что можно создать известный стиль разговора путем заимствования выражений у того или иного живого лица и сочетать его с самостоятельными характерными признаками… Вполне возможно, что Диккенс просто хотел прикрыть негодяя новой формации маской легкой философии Ли Хэнта.
Г. Честертон
1
Наконец Корнелия и его друзей впервые отпустили в город. Сбежав с горы к речке Верэ, приятели прошли мимо табачной фабрики, купили в лавочке папиросы и по Ольгинской улице направились к центру города.
Молодым солдатам казалось, что все смотрят на них. И действительно, в своих длинных, мешковатых шинелях, огромных сапогах и высоких серых папахах они выглядели комично, привлекая всеобщее внимание.
Корнелий повел товарищей на Грибоедовскую улицу, к Эстатэ Макашвили.
Вошли в подъезд, поднялись по лестнице. Волнуясь, Корнелий позвонил.
Дверь открыла Нино.
— Корнелий! — радостно воскликнула девушка.
Молодые люди не успели опомниться, как Нино провела их в гостиную.
— Мама, Корнелий пришел! — крикнула она, удивленно разглядывая пришедших.
Сандро Хотивари, одетый франтовато — синие галифе, красная суконная фуражка с черным бархатным околышем и кавказские сапоги, — подошел к хозяйке, звякнул шпорами и поцеловал ей руку.
Корнелий, подражая Сандро, тоже стал держаться молодцевато, по-военному, но был смешон в своем плохо пригнанном обмундировании.
— Боже мой, на кого они похожи! — улыбнулась Вардо, обращаясь к вошедшему в гостиную супругу.
— Привет! — поздоровался князь Эстатэ Макашвили с Корнелием и его друзьями.
На нем был превосходный серый костюм и белоснежная сорочка с крахмальными манжетами. Его большие черные глаза самодовольно смотрели из-под густых, сросшихся над переносицей бровей. В гладко причесанных волосах и в подстриженных по-английски усах пробивалась легкая седина.
Пол в гостиной был застлан большим паласом. На стенах красовались великолепные шелковые ковры, привезенные несколько лет тому назад из Ирана братом Эстатэ, офицером Джибо Макашвили. В тон коврам были подобраны чудесно расписанные китайские вазы, стоявшие на высоких узких постаментах.
Один угол гостиной занимал рояль, за которым высилась пальма. Тяжелая темно-зеленая плюшевая скатерть покрывала стол, стоявший в противоположном углу гостиной. Такой же тканью были обиты диван и кресла. На дверях и окнах висели бархатные, с бахромой портьеры и ламбрекены.
После казармы молодые люди чувствовали себя в роскошно обставленной квартире очень неловко. Они долго стояли в смущении посреди гостиной. Потом, по приглашению хозяев, сели наконец в кресла, положив на колени свои папахи.
Накинув на плечи шаль, Нино сидела рядом с матерью. «Как он изменился!» — думала она, с грустью глядя на Корнелия.
Корнелий действительно изменился: волосы он коротко остриг, усы отпустил, от постоянного пребывания на воздухе лицо его огрубело, потемнело.
Вардо обратилась к Корнелию и его друзьям:
— Отчего не снимете шинелей? На дворе холодно, выйдете — простудитесь. Корнелий, попросите своих друзей — ведь вы здесь свой.
«Свой», — повторила про себя Нино слово, как ей показалось, со значением подчеркнутое матерью.
— Не беспокойтесь, сударыня, мы ненадолго, — ответил за всех Сандро Хотивари.
Друзья молчанием подтвердили его слова, в смущении разглядывая паркет, — не очень ли они наследили? Однако уходить никому не хотелось.
— Куда вы торопитесь? Ведь вы еще ничего не рассказали о себе, о своей службе, — обратился к молодым людям Эстатэ. — Вставайте, снимайте шинели, я не отпущу вас.
Солдаты нерешительно встали и, топая сапогами, вышли в переднюю. Сняв шинели, они гурьбой направились в гостиную и, остановившись в дверях, в нерешительности подталкивали друг друга.
Первым вошел в гостиную Сандро Хотивари. За ним — остальные.
— Боже, во что это вас обрядили? — смеялась Вардо, разглядывая стеганые телогрейки с тесемками вместо пуговиц.
Солдаты еще больше смутились, но Эстатэ вывел их из неловкого положения.
— Да разве с такими молодцами мы должны бояться турок! — сказал он, улыбаясь.
Взгляд его остановился на Мито Чикваидзе.
