к камину табуретку и принести водку, айву и чурчхелы. Когда это было сделано, старик взял громадной рукой пузатый винный стакан, налил в него водки, поднял, посмотрел на свет и, поведя густыми бровями, выпил за благополучное возвращение сына.
Стакан с водкой стал переходить из рук в руки.
— За твое здоровье, Галактион!
— Будь здоров!
— С благополучным возвращением!
Годжаспир вынул из ножен, висевших на поясе, нож и нарезал айву.
Примостившись на корточках у камина, босоногая Тамара поворачивала положенные на угли кукурузные початки. Когда они подрумянились, она выбрала тот, который был получше, стукнула им о землю и, стряхнув золу, поднесла отцу. Галактион с наслаждением вдыхал наполняющий комнату аромат молодой кукурузы, айвы и водки. Опорожнив поднесенный ему стакан, он сразу повеселел и, крякнув, обтер широкой ладонью замоченные водкой черные усы.
Говор и громкий смех разбудили Теоде.
— Годжаспир, — проворчал он, — дай и мне водки. Я тоже хочу выпить за здоровье твоего сына.
Выпил и поморщился.
— Э-э, постарел ты, Теоде! — улыбнувшись, сказал Галактион.
Теоде безнадежно махнул костлявой рукой.
— А ты что ж думал… Пора уже и мне на отдых. Вон погляди-ка, — прошамкал он и открыл беззубый рот.
— Ничего, Теоде, скучать не будешь, и я собираюсь в те края, — утешил старика Годжаспир и выпил за здоровье Георгия Абесадзе.
Галактион бросил взгляд на отца: он и впрямь тоже очень постарел…
В это время Асинэ открыла дверь, и в комнату ворвался холодный ветер. Он уже начинал завывать в щелях между досками, из которых была сложена изба. Галактион по-хозяйски оглядел стены, затем обветшалую кровлю из драни, сквозь, которую кое-где проглядывало звездное небо.
— Если сейчас не починить, — заметил он, — дожди нас изведут, холодно зимой будет…
— Позамерзаем, если так все останется, — подтвердила Асинэ и, взяв сито, стала просеивать муку.
— С ноября бесы нагонят непогоду, — пробормотал Теоде.
Годжаспир, прислушивавшийся к разговору сына и невестки, хранил молчание. Разглаживая бороду, он, казалось, думал: «Знаю, что все это так, но что поделаешь…»
Спохватившись, как бы отец не подумал, что его осуждают за бесхозяйственность, Галактион поспешил заговорить о другом.
— Скажи, дедушка, — с улыбкой обратился он к Теоде, — ты бесов-то когда-нибудь видел?
— Конечно, и не раз, — нисколько не смутившись, ответил тот.
— Интересно, какие они?
— Маленькие, но страшные!..
Тамара, прижавшись к отцу, боязливо насторожилась.
— Морды у них, — продолжал Теоде, — как у свиней, космы рыжие, заплетенные, ногти же во какие длинные… и приходят они вместе с непогодой… со снегом… Как начнут завывать — и в трубах, и в щелях…
— Да это ветер воет, а ты думаешь, что бесы, — заметил Галактион.
— Как это — думаю! Вот через месяц они уже прискачут, тогда сам увидишь.
— Да брось ты! — захохотал Георгий Абесадзе.
Годжаспир улыбнулся.
— Я, правду сказать, их не видел, но люди говорят…
— Вот то-то же, люди говорят! — воскликнул Теоде. — Да сколько раз идешь, бывало, по деревне, глянешь, а он, проклятый, на плетне, на самом колу, сидит и скребет когтями тыкву. А в Аджаметском лесу целые стада их, — воют, гикают, да еще волосатыми руками в ладоши прихлопывают, бесовский шабаш свой справляют… — рассказывал с увлечением старик, сам походивший на старого беса, сидящего на пне.
— Они у меня в прошлом году все фрукты и весь виноград на чердаке перепортили, — заметил Никифор.
— Я из-за этой нечисти чуть было вместе с лошадью в пропасть не угодил, — вмешался в разговор Бичия. — Еду как-то ночью в горах — вдруг конь мой как фыркнет, да как шарахнется в сторону…
— Пусть вам бог столько здоровья даст, сколько вы здесь выдумками всякими занимаетесь, — прервал их Ражден Туриашвили.
— Нам-то бог здоровья даст, а вот ты, безбожник, ничего от него не жди. Да, не смей ждать! — напустился на внука Теоде, ерзая на пне и тряся своей маленькой головой.
— Эх, дедушка Теоде, хорошо, что бога больше нет, раздолье теперь всем! — вмешался в спор Галактион.
Но старик, окончательно вышедший из себя, не дал ему говорить:
— Бога, говоришь, нет?! Это ты что же, за моим внуком-дураком пошел?! Вот потому-то и жизнь такая стала, что бога вы все хулите, святых не признаете, от креста отказались… Значит, и ты к бунтовщикам, к язычникам переметнулся?
— А что они, эти бунтовщики, дадут? — стал на сторону Теоде и Никифор. — Голод, нужду? Нет, видать, некому вступиться за нас, облегчить нашу жизнь…
— Где уж там, кто поможет, кто облегчит? — нараспев протянул Теоде и, безнадежно разведя костлявыми, как у скелета, руками, втянул повязанную башлыком голову в худые, узкие плечи.
Куры уже были сварены, разрезаны, политы чесночной приправой и поданы вместе с гоми на стол. Асинэ шепнула Годжаспиру:
— А как насчет вина?
Старик кивнул Севериану. Сам взял лопату, мотыгу, оршимо и кувшины, а сыну поручил нести факел.
Вышли во двор. Ветер не стихал. Он то раздувал факел, то прибивал пламя и почти гасил его. Чаны с вином, принадлежавшие Годжаспиру, Никифору, Севериану и Бичия, были зарыты в землю под липой. Чтоб в них не просачивалась дождевая вода, их накрыли круглыми дощатыми крышками, наглухо завалили глиной, хорошо утрамбовав ее, придавили большими камнями и заложили хворостом. Молодое вино хранили в чанах, в крышки вставляли камышовые трубки-отдушины для того, чтобы при брожении вина чаны не раскололись.
Годжаспир открыл большой чан со старым алым вином, опустил туда несколько раз оршимо и наполнил им принесенные из дому кувшины. Затем снова накрыл чан круглой доской, наложил на крышку глину, утрамбовал ее своими огромными ногами, посыпал землей и придавил большими камнями. Из зарытых в землю чанов доносился шум бродившего молодого вина — маджари.
Старик гордо направился с полными кувшинами к дому, чтобы достойно отпраздновать возвращение сына, которого он несколько раз оплакивал как погибшего.
Далеко в горах Бнелемта выли шакалы, в хижине у реки мерцал огонек…
Годжаспир взглянул на небо, усеянное ярко сверкавшими звездами. Сердце его наполняло чувство большой радости. «Теперь легче мне будет, — думал он, — вдвоем будем работать».
Когда он вошел в дом, стол был уже накрыт. Кроме вареных кур, женщины подали зелень, молодой сыр, остро заправленные баклажаны, соленья и ароматные подливки из алычи, граната и ежевики.
Во главе стола сели Годжаспир и Никифор. Рядом с ними, по одну сторону, — Теоде и Галактион, по другую — Севериан и Бичия. Дальше — Ражден Туриашвили и Георгий Абесадзе, женщины — Эквиринэ, Ивлитэ и Асинэ. Дети уже спали. Годжаспир, которого не оставляло хорошее настроение, сам объявил себя тамадой. Севериан принялся разливать вино. Начали пить стаканами, но вскоре их заменил рог. Все Гелашвили и Туриашвили славились
