кровавое занятие, чем принесение животных в жертву. К тому же ему не хотелось поддакивать Мячику, о котором он был невысокого мнения.
Однако зрелище жертвоприношения не доставило ему удовольствия.
В некоторых домах сам глава семьи выполнял ритуал принесения в жертву козла или овцы (использовать для этого коров было запрещено в штате еще со времен британского владычества во избежание возмущения со стороны верующих индусов). В других домах этим занимался специально приглашенный мясник. Обычай символизировал жертву, принесенную Ибрахимом, которому Бог милостиво разрешил заменить в этой операции сына животным. Согласно господствующему представлению, этим сыном был Исмаил, а не Исхак, хотя некоторые исламские авторитеты оспаривали это. Козлы всей деревни, казалось, предчувствовали свой близкий конец и жалобно блеяли.
Дети были захвачены зрелищем жертвоприношения и следовали за мясником из дома в дом. Наконец мясник пришел в отчий дом Рашида. Тучного черного козла поставили мордой к западу. Бабá прочитал над ним молитву, затем Нетаджи с мясником перевернули козла на спину, мясник ногой наступил ему на грудь, схватил за морду и перерезал ему горло. Козел захлебнулся, из раны хлынула красная кровь, перемешанная с зеленой, наполовину переваренной травой.
Ман отвернулся и заметил Мистера Крекера: в венке из ноготков – очевидно, добытом на ярмарке, – тот флегматично наблюдал за процессом.
Все делалось очень быстро. Козлиную голову отрубили, кожу на ногах и на животе разрезали и стащили с туши. После этого перерубили задние ноги в коленях, связали их и подвесили тушу на ветке дерева. Взрезали желудок, выбросили его содержимое, вырезали печень, легкие и почки, отрубили передние ноги. И вот козел, который несколько минут назад тревожно блеял и смотрел на Мана своими желтыми глазами, превратился в кусок мяса, который предстояло разделить между его бывшими владельцами, их родственниками и неимущими крестьянами.
Дети потрясенно и зачарованно наблюдали за этим процессом. Особенно нравился им сам момент жертвоприношения и вырезание серо-розовых внутренностей. В заключение переднюю часть туши отложили для семьи, остальное разрубили на куски и стали взвешивать на весах на веранде. Отец Рашида распоряжался распределением кусков.
Дети бедняков, которым мясо доставалось очень редко, подбежали, чтобы получить свою долю. Некоторые, отталкивая других, хватали куски прямо с весов. Девочки, как правило, сидели при этом в стороне, ожидая своей очереди. Некоторые женщины, в том числе из семей чамаров, стеснялись подходить за мясом. Получив его, они уносили куски в руках или завернутыми в ткань или бумагу, вознося хвалы Хану-сахибу или жалуясь на то, что их обделили, и направлялись к следующему дому за новой порцией.
14.24
Ужин накануне подавали в спешке, так как надо было готовиться к празднику, но в этот день обедали с чувством, толком, расстановкой. Самое изысканное блюдо было приготовлено из печени, почек и рубца только что зарезанного козла. После обеда были разостланы чарпои под деревом во дворе, там, где совсем недавно козел щипал траву.
Кроме Мана, в обеде участвовали Бабá и два его сына – Камар, саркастически настроенный школьный учитель из Салимпура, и другой дядя Рашида, Медведь. Разговор, естественно, зашел и о Рашиде. Медведь спросил Мана, как у Рашида дела.
– Честно говоря, я не видел его после возвращения в Брахмпур, – признался Ман. – Он, я думаю, давал уроки своим ученикам, я тоже был занят то тем, то этим…
Трудно было назвать это оправданием, но Ман не встречался с другом не потому, что не хотел его видеть, а просто так уж получалось у него всегда.
– Я слышал, что он участвует в социалистическом кружке, организованном среди студентов, – сказал он. – Но это наверняка не мешает его занятиям. – Ман не стал пересказывать то, что сообщила ему о Рашиде Саида-бай.
Он заметил, что только Медведь проявлял подлинный интерес к жизни Рашида. Уже после того, как разговор перешел на другие темы, он сказал:
– Рашид слишком серьезно ко всему подходит. Если он не научится смеяться, то поседеет, не достигнув и тридцати лет.
Ман чувствовал, что присутствующие избегают слишком распространяться о Рашиде, но не понимал почему, так как никто, включая самого Рашида, не объяснил ему, в чем он провинился. Когда Рашид прочитал ему письмо Саиды-бай, Мана охватило такое беспокойство, что он почти сразу же отправился в город. По-видимому, собственные тревоги помешали ему разобраться в напряженной атмосфере, царившей в семье друга.
14.25
Нетаджи планировал устроить на следующий день званый обед, пригласив нужных людей, пользующихся влиянием в подокруге: полицейских чинов, сотрудников администрации и тому подобных – и угостить их мясом козла, которое приобрел с этой целью. Он попросил было Камара привезти директора школы из Салимпура, но Камар отказался наотрез и с презрением отозвался о столь откровенном стремлении Нетаджи снискать расположение сильных мира сего. И еще долго после этого он старался так или иначе уколоть Нетаджи. В Мане он, напротив, видел нового друга и, обратившись к нему, заметил:
– Полагаю, когда ваш отец был здесь, он не мог отделаться от нашего Нетаджи.
– Хм… – произнес Ман, сдерживая улыбку, – они вместе с Бабóй были очень гостеприимны и провели отца по всей Дебарии.
– Ну да, мне что-то такое и представлялось, – сказал Камар. – Он был у меня в Салимпуре и пил чай, когда ко мне зашел один из друзей и сообщил, что сам великий Махеш Капур приехал в родную деревню Нетаджи. Нетаджи тут же распростился со мной. Он знает, у кого чай слаще, и летит туда, как муха на выплюнутую жвачку Бабы́.
Нетаджи, еще не потерявший надежду заполучить в гости директора школы, притворился, что он выше того, чтобы обижаться даже на столь откровенные колкости, и не проявил открытого возмущения. Камар был разочарован.
Вскоре после позднего ланча Ман нанял рикшу, чтобы доехать до салимпурского железнодорожного вокзала и вернуться поездом в Байтар. Он хотел добраться туда раньше, чем Фироз уедет в Брахмпур. Хотя профессия Фироза позволяла ему свободнее распоряжался своим временем, чем Имтиазу, его могла задержать в Брахмпуре деловая встреча или могли вызвать из дома на какое-нибудь совещание.
Рикша провез Мана мимо молодой привлекательной женщины с окрашенными хной ногами, которая напевала песенку. Ман оглянулся на ее открытое лицо и успел разобрать несколько строк песни:
Сходи на ярмарку… Но, муж, условим договор —
там киновари мне купи подкрашивать пробор;
браслеты, сладости и чай, шелка чужой страны;
сандалий «пражских» пары три для ножек цвета хны.
Женщина бросила на Мана взгляд одновременно задорный и сердитый из-за того, что Ман так бесцеремонно разглядывал ее. Воспоминание
