и то, что сам Манифест 17 октября никаких исключений не предусматривал и потому объем его в этом пункте был действительно
сужен. Но важно не точное соответствие конституции Манифесту, который еще не был законом; важна желательность и допустимость этих ограничений.
Военные ограничения были не единственными; были и другие. Ст[атьи] 65 и 68[958] устанавливали особый порядок для церковного управления, ст[атьи] 21 и 175[959] — для Учреждения об Императорской фамилии. Никому не приходило в голову, однако, отстаивать и в этих областях полноту прав народного представительства. Все бы были удивлены, если бы Думе, как английскому парламенту, предложили на утверждение церковный молитвенник. Поэтому не самый принцип изъятия некоторых государственных дел (ибо церковь не была отделена от государства), а только применение этого изъятия к военным вопросам вызвало негодование.
Делая это изъятие, авторы Основных законов, по-видимому, действительно больше всего руководились мыслью установить исключительную зависимость войска от государя. Когда правый М. Г. Акимов возражал против титула «неограниченный», он признал, что «Совет министров искал других способов, кроме слов, чтобы оградить права государя». «Войско — Ваша опора, — говорил он простодушно, — и если в Основных законах не сказать про него ничего, наше положение будет безвыходно»[960]. В эпоху конфликта о штатах Морского генерального штаба помню разговор с Витте, который вел кампанию против Столыпина[961]. Витте уверял, между прочим, будто сам он этого конфликта не хотел; он предупредил П. А. Столыпина, что его законопроект противоречит статье 97-й и вводит вмешательство Думы в область, в которую она сознательно не допускалась. Но потому ли, что Столыпин Витте не переносил, из упрямства или из самоуверенности, он пошел напролом и потерпел поражение. Витте мне тогда говорил, что правительство хотело сознательно, чтобы войско зависело исключительно от государя, было всем обязано только ему и могло бы не знать ничего о Государственной думе. Таким образом, цель допущенного для военных законов изъятия подтверждает подозрения нашей общественности.
Но важна не цель, какую авторы конституции преследовали; важно то, что Основные законы дали этому вопросу решение правильное. Если думать не только о том, как увеличить права Думы или монарха за счет друг друга, а о пользе армии, России и самой конституции, то область военного законодательства действительно должна быть изъята из компетенции Думы.
Войско — своеобразная часть государства; для демократии оно всегда инородное тело, пережиток чего-то старого и опасного. На войско всегда опирается власть против народа, оно же может дать чрезмерную силу популярным военным вождям. Этого нельзя уничтожить. Поэтому свободолюбцы принципиально не любят постоянного войска и принуждены быть «пацифистами». Одно не идет без другого. Можно понять утопистов, которые проповедуют разоружение, признают самоопределение народностей, вплоть до отделения, предвидят разрешение споров между государствами путем арбитража. Такие люди последовательны, когда вместе с тем отрицают и войско. Но если стоять на почве реальной действительности, признавать себя обязанным охранять интересы данной страны и терпеть необходимость военной силы, то ее нельзя подчинять общим законам. Она с ними несовместима. Понятие войска отрицает принципы свободы, равенства, самоуправления, заменяя их понятиями иерархии и дисциплины. Потому войска нормально отстраняются от политической жизни, не участвуют в выборах, должны стоять вне партийных делений. Надо или отказаться от существования войска, или строить его на особых началах. Безумно желать превратить всю страну в казарму, как об этом мечтал Николай I, но также безумно применять к войскам принципы равенства и свободы. Эти принципы уничтожат войско, как его уничтожила Февральская революция со своими комитетами, комиссарами, судом присяжных и добровольною дисциплиною. Устроение войска поэтому не может быть делом народного представительства. Представительство есть самоуправление, оно пишет законы, по которым само будет жить, в этом его raison d’être и его оправдание. Оно не может писать законов для мира военного, который его не выбирает, и составлять нормы, которых на себе не будет испытывать. Если для войска нужны особые законы, то необходим для них и особый порядок законодательства, соответствующий духу военного мира. Конечно, если бы наше представительство было политически зрелым и атмосфера была бы нормальна, предоставление этих вопросов общему порядку законодательства могло бы не стать роковым. Тогда представительство добровольно могло бы подчинять свое решение авторитету военных вождей. Но ожидать подобного самоограничения от Государственной думы в тогдашнем ее настроении было нельзя. Естественным выходом из этого тупика было создание особого порядка военного законодательства. Только это могло спасти войско от разложения, конституционный строй — от конфликтов, а Россию — от потери своей военной силы. Конечно, благодаря этому войско оставалось главной опорой существующей власти. Но иначе и не должно было быть. Войско не может одновременно быть защитой страны и не быть опорой правительства. Либо нужно отказаться от войска, чем бы это ни грозило для государства, или войско должно подчиняться не партийным вождям, не демагогам, а только законной власти страны. А кто мог быть главой войска в России, кроме ее исторической власти? Не говорю про настроение самого войска, про его традиции, которые были еще действительной силой и бороться с которыми без нужды было безумием; я говорю только про естественный порядок в стране, в которой историческая власть не была сметена, осталась во главе государства и сама дала конституцию. Можно было с этим не помириться, продолжать работать на революцию. Но для тех, кто желал конституционной монархии, нельзя было подчинять судьбу войска политическим комбинациям Думы. С другой стороны, было бы ошибочно думать, что Основные законы лишили Думу всякого влияния на войско. У нее в руках оставалось бюджетное право, ассигновки на войско, а следовательно, право контроля за тем, на что деньги употреблялись. Популярность, которую получила Дума в войсках во время несчастий войны[962], показала, как и при 97-й статье можно было привлечь к себе расположение и доверие войска. Но общий порядок законодательства для всяких военных законов, для судов, дисциплины, устройства кадров открыл бы простор для опаснейшей демагогии, которая унесла бы с собой или войско, или конституцию. Можно бы приветствовать Основные законы за то, что они нас от этих соблазнов избавили.
Самым характерным ослеплением неопытного нашего общества было его отношение к знаменитой 87-й статье Основных законов[963]. Я говорю «знаменитой», так как, кажется, ее одну знало все образованное общество, ее на все лады осуждали. А трехдневный роспуск Государственного совета и Думы по этой статье для проведения закона о Северо-Западном земстве завершил ее печальную популярность[964]. А, однако же, эта статья была нужна и полезна для нас.
Опять-таки признаю, что первоначальной целью
