соображений встал сбоку от двери и резко дернул за ручку.
Незапертая дверь легко распахнулась, чуть скрипнув, и ударилась
ручкой о стену. Больше ничего не произошло, и я, немного подождав для
верности, вошел внутрь.
После залитого вечерним солнцем двора в сенях царил полумрак. Свет,
под острым углом проникший внутрь через распахнутую дверь, выхватил из
темноты оскаленную челюсть с острыми клыками. Мертвого пса бросили прямо
у порога. Я немного постоял, давая глазам привыкнуть, и перешагнул через
труп.
Дверь из сеней вела в коридор, пронзавший избу насквозь до выхода
на задний двор. Сразу же по левую руку находилась какая-то кладовка. За
ней по коридору лепились друг к дружке три небольшие комнаты — кажется,
крестьяне называют такие светелками. В первой из них стояли колыбель и
прялка. Внутри никого не было. Одинокая дверь справа вела, надо
полагать, в большую горницу. Я толкнул ее от себя.
Они все были там — семья, собравшаяся за общим столом, как это
водится у крестьян. Старик-отец с окладистой седой бородой, его жена с
похожим на печеное яблоко лицом, чернобородый мужчина — скорее всего,
сын, а не зять (в силу совершенно непонятного мне предрассудка жить в
доме жены у селян считается зазорным), две молодые женщины и трое детей,
самому младшему — не больше трех лет. Мать, очевидно, держала младшего
на коленях и кормила с ложки, когда стрела пришпилила их друг к другу.
Обычно лучники, когда имеют такую возможность, забирают свои стрелы для
нового использования, но эту стрелок почему-то оставил — не то сочтя,
что наконечник, пройдя тела насквозь, повредился о спинку стула, не то
просто как свидетельство своей ловкости, позволившей поразить две цели
разом. Все, должно быть, произошло очень быстро — большинство были убиты
там, где сидели; кто-то повалился лицом на стол, кто-то откинулся на
спинку стула или свалился на пол. Лишь чернобородый, по-видимому, успел
вскочить и был зарублен мечом. Прочих убили стрелами и копьями. В центре
на столе стоял большой горшок с кашей, из которого еще торчала ложка. На
полу валялись осколки разбитой крынки; разлившееся молоко смешалось с
кровью. Мухи уже приступили к своей трапезе; на моих глазах одна из них,
жирная и зеленая, заползла в открытый рот старика.
Я с интересом покосился на горшок с кашей, но решил, что все же не
стоит. Завет Контрени "не брать никакой еды в брошенных домах" был
основан не на пустом месте; уж кто-кто, а покойный Робер понимал, на что
способны те, кто оставляет дома врагу — без разницы, жители это или
солдаты, убившие этих жителей. Вряд ли, конечно, у побывавших здесь был
с собой даже самый простой растительный яд, но харкнуть или высморкаться
вполне могли.
Я вернулся на улицу и рассказал Эвьет о том, что видел. Разумеется,
такое же зрелище ожидало нас и в других домах. Мы не стали заходить во
все — картина была ясна и так. Не все жители деревни встретили смерть в
своих жилищах — некоторых явно убили на улице, но потом все равно
затащили в ближайший дом или сарай, по возможности замаскировав кровь;
так же поступили и с собаками. А вот других животных мы не нашли -
хлева, птичники и конюшни были пусты (если не считать те, куда затащили
трупы людей). Кое-где там встречались пятна крови, но никаких туш.
Пока Эвелина в последних закатных лучах внимательно изучала следы
на земле, я наведался в церковь — надо сказать, впервые за много лет.
Мертвый поп стоял на коленях, обнимая алтарь в тщетной надежде на
спасение; копье пронзило его насквозь. На колокольне со стрелой в груди
лежал мальчишка лет четырнадцати, так и не успевший подать
предупредительный сигнал.
Эвьет выслушала эти, вполне ожидаемые, сведения и поделилась
результатами собственных наблюдений:
— Это сделали всадники. Небольшой отряд легкой кавалерии. Налетели
на полной скорости, тут действительно никто ничего не успел понять.
Может быть, тот, который застрелил дозорного, скакал один впереди всех,
чтобы вызвать меньше подозрений.
— Небольшой отряд, говоришь? А где же тогда скот? Положим, овцу или
козу может унести на плечах даже пехотинец, а уж всаднику тем более не
сложно перекинуть ее через седло. Но не коровью же тушу! А гнать коров
своим ходом — значит потерять всю мобильность, да и куда небольшому
отряду столько мяса. Хотя если их целью был именно скот, а людей убили
лишь для того, чтобы не мешали его угнать…
— Не думаю, что это просто угонщики, — покачала головой Эвелина. -
Зачем им прятать трупы? Да и, кстати, не очень-то это помогает замести
следы. По-моему, всякий, кто поедет через село, все равно почует
неладное, как почуяли его мы… Ты определил время смерти, Дольф?
— Бесспорно сегодня, но не менее трех-четырех часов назад.
Следовательно, трапеза, за которой застали многих из селян — это обед.
Что дает нам час или два пополудни. Мы разминулись с теми, кто это
сделал, часов на пять.
— Не могу сказать, что сожалею об этом, — пробурчала Эвьет.
— Разгар дня, стало быть, практически вся скотина на пастбище, -
продолжал рассуждать я. — Откуда ее, разумеется, удобно угонять, и даже
нет нужды заходить в деревню и устраивать такую бойню: если это отряд с
армейским вооружением — а похоже на то — крестьяне и так не смогут
отбить свой скот, даже если догонят. В селе оставалась главным образом
птица. Неужели их перерезали ради кур и гусей… О! Птицы! Вот зачем
понадобилось прятать в помещения все трупы. Поедет ли кто-то через село
и будет ли он при этом внимателен — вопрос спорный, но кружащие над
деревней падальщики могут привлечь внимание издали.
— Они очень не хотели, чтобы кто-то узнал, что они тут были, -
согласилась Эвьет. — Во всяком случае, в ближайшее время. Наверное, это
было главной причиной. Это, а не скот, — резюмировала девочка и вдруг
добавила: — Мы должны поджечь село.
— Поджечь? Из санитарных соображений?
— Ну… это тоже, наверное, но в первую очередь потому, что
устроившие бойню очень не хотели привлекать к селу внимание. Значит,
надо это внимание привлечь. Дым будет виден за множество миль.
И тут в моей голове одна к одной соединились несколько частей
головоломки. Весь день мы ехали шагом, лишь ненамного быстрее скорости
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
