старалась держаться весело и непринужденно, но все равно проскальзывало на её лице некая помятость и стыд. Поймав следующий экипаж, она уехала.
Анни с трудом приходила в себя. Наваждение, эйфория, с которой она шла сюда куда-то пропала и её мозг рождал только лишь одну словесную фразу, которая повторялась снова и снова: «Это знак! Это очень плохой знак!»
Медленно спустившись со ступенек, она подошла к мостовой. Еще такая мощная сила манила её обратно. Она то и дело поворачивалась и смотрела на двери подъезда. Она даже поискала глазами окно Войцеховского, а вдруг его также привлекли эти громкие шумы? И сказала сама себе, если сразу же придет экипаж, я уеду, значит не судьба. Если задержится, я войду в подъезд и позвоню в дверь. И будь что будет! Такой мужчина встречается один на несколько миллионов!
Но экипаж подъехал быстро. Она еще раз обвела взглядом окна этого дома, словно ища повода вернуться. И если бы она увидела в окне Войцеховского, она бы непременно вернулась. Но его не было.
Вернувшись в отель, она позвонила в дверь господину Буггати. Он с заспанным лицом, высунулся из неё. На её глазах показались слезы, но она выглядела спокойной.
— Дорогой, дорогой господин Буггати. Извините меня, но не могли бы мы прямо сейчас отправиться на вокзал и вернуться в Будапешт.
Он вышел из двери полностью и пристально посмотрел на неё.
— Вы все хорошо обдумали? — только спросил.
— Да — коротко ответила она.
— Можем. Я закажу билеты. Я собираюсь. Идите. Пусть ваши вещи упаковывают.
Через три часа они были уже на вокзале. В номере её бесконечно звонил телефон. Но горничная уже осматривала комнату, для предоставления новым гостям. Она подняла телефон и вежливо объяснила, что хозяева данного номера уехали на вокзал.
Войцеховский был на вокзале. Его лицо мелькнуло перед окном отходящего паровоза. Он не успел в самый последний момент. Но он боролся. Он так боролся за эту появившуюся для него попытку остаться рядом с любимой для него женщиной там, где их никто не знал, кроме господина Буггати. Но он был мудрый и весьма продуманный человек. Лишенный всяких ложных иллюзий.
ГЛАВА 68
Вернувшись в Будапешт, ей пришлось сразу окунуться в целый ворох забот и проблем. И самым горьким было то, что приболел сынишка. Анни переживала, так как в те времена смертность была очень высока и боялись самого незначительного недомогания. Она обследовала его сама, но и попросила прийти доктора Цобика, для получения уверенности в поставленном диагнозе. Доктор Цобик, как она и предполагала, вынес диагноз простой простуды и мальчика стали лечить отварами трав, сбивали температуру и согревали медовыми и горчичными компрессами и теплым питьем, давали рафинированное средство-Дигитоксина. Он быстро поправлялся и Анни выдохнула с облегчением. Она не появлялась у себя на заводе пять дней и ходила как тень по дому. В это время она сама не отходила от Кристиана ни на шаг, не доверяя в глубине души нянечкам и слугам.
После отступления простуды, она, наконец-то, села написать письмо князю Войцеховскому, как и собиралась с самого начала, но вынуждена была отложить. Ей хотелось так много ему сказать, но взяв перо в руки, так и не могла найти нужных слов. Как всегда, в отношениях с ним, в голове возникал сразу хаос. То она боялась излишней откровенностью, унизить саму же себя, а излишней сухостью — обидеть его. Долго перебирая в голове быстро появляющиеся и ускользающие мысли, она даже разозлилась на саму себя и решила просто отправить записку с такими словами: «Знайте, я вас очень ценю, и вы мне дороги. Всегда думаю о вас, но переступить через совесть не смогла, извините меня. Анни». Когда у неё на бумаге что-то появилось, она быстро запечатала и отправила посыльного, передать записку князю на завод, домой — ни в коем случае!
Посыльный принес ответ: «Я вас люблю. И всегда жду, не вправе оказывать давление. Не забывайте, мы не властны над временем».
Графиня фон Гайзерштад пребывала в полной меланхолии. И Войцеховский знал причину её меланхолии. Неким шестым чувством, он читал эту информацию в её мыслях, в её поведении и в её глазах. И к нему все отчетливее приходили мысли о подозрении, что у его супруги есть шпионы за ним. Но она сама не обмолвилась ни словом и не выдала себя и причину своей меланхолии ни одной фразой. Для этого она была мудра, но, если бы только возможно было заглянуть в живое человеческое сердце, бьющееся за телесной оболочкой — ширмой, защищающей от нашей жизни!
Не защищала эта ширма, от всего, что могло видеть и слышать наше сердце, получая невидимые импульсы от всего живого, что существует в мире. Сколько было боли и томления, в бедном, женском сердце графини фон Гайзерштад! И хуже всего было то, что она сносила все муки молча и в одиночестве. Конечно же, её шпионы донесли, что её супруг отправился в Германию не по деловым вопросам, а после того, как узнал, что туда уехала Анни фон Махель. Графиня не знала, что происходило в Германии, но её женская фантазия и ревность очень четко представляли себе степень греховности этих двух людей. Никакие её просьбы и унижения, которые она прошла, придя в дом своей соперницы тогда, ради того, чтобы удержать возле себя Артура Войцеховского, не помогли, и её обида захлестнула её с головой. Вырвавшись, как лавина кратера вулкана, в темную и страшную ненависть к этой плебейке — Анни фон Махель. Ненависть была подавленной и скрытной. Все слуги в доме графини фон Гайзерштад по притихли, ибо хозяйка ходила по дому как туча и это было слишком явно. Никто не знал, от чего это и чем закончиться. Графиня стала методично и традиционно, просыпаясь в десять часов утра, звать к себе горничную, принимать туалет, улаживать волосы, она не отказывалась от еды и даже по-прежнему злоупотребляла вином, но все это делала она как заведенная машина, безучастно и бездушно. Шаблонные фразы, шаблонные жесты, все по привычке и видимо ничто в её жизни не могло нарушить заведенный порядок вещей. Только женщина стала ходячим мертвецом. Ни её моськи, ни великолепные скакуны, ни
