class="p">Какие же разные здесь люди: от мелкого Бычкова – до таких, как Митя. Только вот каких это
«таких»? Как их назвать?
Вечером, когда Митя отправляется домой, Роман, стоя под лёгким хмельком на крыльце,
слышит скрип его удаляющегося старого престарого велосипеда. А здесь, у завалинки, стоит
новенький, купленный для чужого, по сути, человека. «Ну и титан…», – думает про него Роман.
Пожалуй, это и есть его определение. А на своём личном небосклоне теперь, наверное, следует
создать ещё созвездие Мити и Насти, а ещё, конечно, созвездие Золотого Велосипеда, как символ
некой титанической душевности…
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ
Смысл черемши
За черемшой Роман и Митя едут после дежурства. Все сутки на работе Митя только о поездке и
говорит, причём с такой обстоятельностью, что кругосветная экспедиция по сравнению с ней –
сущий пустяк. Теперь Роману уже не открутиться – велосипед обязывает. Тем более, что и причины
никакой нет. Илья Никандрович лежит в больнице, и когда выпишут – неизвестно…
Сменившись утром, Роман едва успевает дойти до дома, переодеться, затопить печку и
поставить чайник, как Митя уже подкатывает на велосипеде в своей неизменной пожарной
куртушке с сияющими пуговицами. На ногах его сегодня не сапоги, а ботинки, и потому правая
штанина лихо подобрана деревянной прищепкой, чтобы её не зажёвывало цепью. Пока Роман
заваривает чай, режет хлеб и намазывает его маргарином, Митя занимается техникой.
Единственный полагающийся к велосипеду универсальный, но легкомысленный ключ заменён у
него настоящими рожковыми ключами от какой-то машины или трактора. А так как в одну сумочку
эти ключи не влезают, то к раме приспособлена ещё одна – резервная. Аккуратно разложив ключи
на крыльце, Митя протягивает каждую гайку обоих велосипедов, потом вынимает из третьей такой
же резервной сумочки маслёнку и смазывает подшипники, большую и малую шестерёнку и даже
льёт масло на цепи.
– На цепи-то зачем масло расходовать? – замечает Роман, выйдя на крыльцо. – Всё равно
сотрётся да смоется.
– Конечно, сотрётся, – соглашается Митя, – но пусть хотя бы немного в смазке походит. Тут же
вот, обрати-ка внимание, видишь какое неудобство – весь механизм: шестерёнки и цепь –
находятся на открытом атмосферном воздухе. И потому изнашиваются быстрее всего. У меня эта-
то цепь старая, слабая уже… Боюсь, как бы не подвела. Но я сейчас новую достал. Ну, не совсем,
конечно, новую – сезон-то она уже отходила, но, думаю, послужит ещё. Вот на всякий случай беру
её с собой.
Митя приподнимает притороченный к багажнику линялый рюкзак и показывает цепь, аккуратно
смотанную прямо на багажник. Сам багажник на этом старом, забытой марки велосипеде
усиленный, сделанный из кованого полосового железа. Но и родной багажник не выброшен, а
установлен над передним колесом.
– Старый у тебя велосипед, – сочувствующе и виновато говорит Роман, – не пойму я тебя. Ну и
отдал бы его мне, а себе новый оставил.
– Да ты что! – изумляется Митя. – Ты на моём не уедешь. К нему привычку иметь надо. А так-то
203
он, конечно, старый. Хотя я ему нынче раму вот сменил. Ещё покрышки новые приобрёл – сосед
отдал. Соседу, конечно, спасибо, но, честно сказать, к технике он относится безалаберно.
Расхлестал свой велик за два сезона, даже резина не успела сноситься. Вот её-то он мне и отдал.
Тут-то резина у меня совсем лысая, – Митя пинает ботинком по шине велосипеда, как обычно
водители пинают по колесам Волг и КАМАЗов, только послабее, конечно, – надо бы сменить, а я
ещё чего-то привередничаю. Думаю, ещё и эта походит.
– А почему ты на работу на велосипеде не ездишь? – спрашивает Роман, изо всех сил пряча
улыбку. – Многие же ездят…
– А! – с огорчением отмахивается Митя. – Ты же видишь какой я безотказный. Все просят
съездить то туда, то сюда, куда же денешься, приходится давать. Поэтому на работу я лучше уж
пеоша хожу. А вообще, я вот всё думаю: это какой же умный человек велосипед придумал! Вот кому
бы памятник-то надо поставить. Не всё же Ленину красоваться. Несправедливо это.
– Ну а чем Ленин-то тебе не угодил?
– Так, а что он тут для нас такого сделал? – удивляется Митя. – Мой дед жил здесь точно так же,
как и я. Только велосипеда у него не было – вот и вся разница. А велосипед… Вот это уж
революция так революция! Ну ничего вроде бы сложного в нём нет, а сравни-ка пешего с тем, кто
на велике. Сила у обоих одна, но тут тебе и скорость, и груз везёшь, да ещё и сам сидишь-
посиживаешь…
От чая Митя отказывается наотрез, заявив, что уже начаевался дома. Чай он заменяет
самокруткой. С курительными приспособлениями у него тоже не всё так легкомысленно, как у
других. Есть портсигар с папиросами и дополнительно – большая металлическая коробка из-под
чая, в которую засыпан табак.
– Зачем тебе так много? – спрашивает Роман. – Обкуриться не боишься?
– Да это так, на всякий случай… Случилось однажды со мной в тайге такое несчастье, что
курево вышло. Иду и курить хочу так, что даже уши пухнут. И вдруг встречается мне один грибник.
Я его даже не знаю. Прошу закурить, а он берёт и отсыпает мне из кисета целую горсть. Так вот я
потом полдня ходил, курил, домой пришёл – и ещё осталось. Вот, думаю, бывают же добрые
люди… Потому-то теперь и сам беру про запас – вдруг кто без курева встретится…
– Ну и как? Много таких встречалось?
– Да я после того уже десять лет и с куревом-то ни на кого не натыкался, не то, что без курева.
Тайга же большая… Ну а если встречу?
Наконец черемшатники выезжают. И хохму Арсеньевича о стремительном велосипеде Мити тут
уже не хочешь, да вспомнишь. Не будь сейчас смазан этот Митин мастодонт, то он бы не поехал
вовсе, но смазка есть смазка, и велосипед идёт мягко, натруженно поскрипывая. Оба колеса
восьмерят, подшипники центральной звездочки с педалями то ли разбиты, то ли их там попросту
нет. Шестерня поэтому идёт криво, хотя ещё не настолько, чтобы слетала цепь. Митя, кажется, не
едет, а сосредоточенно упражняется на тугом тренажёре. Наверняка для привода в движение его
транспортного средства требуются лошадиные ноги, какими и впрямь обладает не каждый.
На выезде из посёлка уже взмокший Митя вдруг заявляет, что им нужно завернуть к отцу и
спросить, в какое место сегодня лучше ехать за черемшой.
– Так ты что, же сам не знаешь? – удивляется Роман.
– Знаю, но я уже что-то проголодался. Надо хотя бы почаевать.
