– О нас говорили, что мы лишь оболочки, вместилища воли и злобы Врага, и, когда он уйдет, мы перестанем быть… В этом есть доля истины. Было что-то, связывавшее нас всех, и теперь без этого тяжело жить. Будто рана в душе, и жизнь вытекает по капле. Я борюсь, я хочу остаться – но силы покидают меня. Даже тебе, лекарь мой, возлюбленный мой, не закрыть этой раны… Не оставляй меня. Хотя бы пока я еще жива…
Он еще хотел спросить тогда – куда же ушел Учитель, что сталось с ним… Так и не спросил. А она никогда не говорила об этом.
…Год склонялся к закату, когда Айрэнэ – теперь ее называли Аэрнэ – слегла, чтобы уже не подняться. Улльтайр почти не отходил от нее. В Земле-у-Моря не умирают в одиночестве. Рядом с ней были ее друзья – те, кто успел полюбить ее; да и можно ли было не полюбить Айрэ? Иногда ей становилось лучше, и она снова пела. Особенно часто это бывало на закате, когда медно-красное солнце медленно опускалось в море. Потом, когда она уже не могла петь, другие пели для нее, говорили о хорошем, будто впереди была не смерть, а долгие счастливые годы…
Так она и ушла – осенним вечером, когда в окно смотрела Звезда. Голова ее лежала на коленях Улльтайра, тихо пела флейта, тихо пели девушки… И не сразу заметили они, когда дыхание покинуло Айрэ.
Так песни Аст Ахэ остались в этой земле, как и все, что рассказывала Айрэнэ. Летописи сохранили ее рассказ в хроники, и Странники, уходя в Большой Мир, несли с собою уже утраченную там память.
«Тяжела земля, она давит на грудь… Не в земле ты будешь лежать, а огонь так жжет… Говорят, там, далеко за морем, есть дорога к звездам, к нашей Звезде… На закате ладья унесет нас в море, на закате волны поднимут нас в небо…»
…Тринадцать лет… У Хурина и Ахтэнэ – теперь ее называли Морвен, – было двое сыновей: старший, с зеленовато-карими глазами, был похож на мать, младший внешностью пошел в отца.
Тринадцать лет.
Что-то произошло с ней в последний год. Нет, она не была больна: в ней просто появилась какая-то усталая задумчивость, тоска, что ли… Она почти не выходила из дома: сидела у окна со своим вышиванием, и часто, неслышно войдя в комнату, Хурин замечал, что она неподвижно застыла с иглой в руке, а глаза ее, не мигая, смотрят в пустоту – словно видят что-то, невидимое ему.
Она почти ничего не ела – пожимала плечами и говорила с виноватой полуулыбкой: не хочется. Она почти не спала – лежала без сна, глядя в темноту широко распахнутыми глазами.
Он все пытался что-то сделать для нее, не в силах спокойно смотреть, как уходит по капле ее душа: она только улыбалась с виноватой нежностью: видишь, какая я…
Какая?
Слабая… Как страшно горит эта звезда…
Любовь моя, девочка моя милая, желанная моя, что с тобой?
Не знаю… Мне так горько и так легко, что кажется – у меня растут крылья, и скоро я улечу отсюда…
Она больше не вставала. Тело ее стало легким, лицо и руки – почти прозрачными, и он иногда ловил себя на том, что не может выдержать ее взгляд.
Единственная моя, родная моя, что мне делать, что?..
Ничего… Все хорошо, милый…
Она не плакала – улыбалась, но слезы медленно текли по ее лицу, а у нее уже не было сил, поднять руку, чтобы стереть их.
Вышивку вот не закончила… жалко, была бы красивая… Белые ирисы – как дома…
Ну, что ты, ну, успокойся…
Мне спокойно… Не тревожься, милый, не надо…
…В этот вечер он так же сидел рядом и рассказывал – даже не очень понимая, что. Говорить все, что угодно – только бы не это молчание.
– Я хочу взглянуть на свадебный убор.
Он обрадовался – тому, что она заговорила, что хотя бы чего-то пожелала, и бросился исполнять просьбу, как повеление.
И, вернувшись, натолкнулся на странный взгляд неожиданно зеленых – трава подо льдом – глаз.
– Ты… пришел?
Он хотел ответить – да, но слово застряло в горле.
– Ты вернулся… Я верила, я ждала… Зачем ты заставил меня уйти? Неужели ты думал, что можно заставить забыть? Что я забуду?
Она снова улыбалась – печально, еле заметно.
– Пожалуйста… не уходи сейчас. Уже недолго.
Он поспешно сел.
– Дай мне руку… нет, не надо: тебе будет больно. Так я и не сумела…
Он не понимал, что происходит. Надо было, наверно, сказать что-то, чтобы разбить наваждение, но он не находил слов.
Она приподняла руку – тень жеста:
– У тебя звезды в волосах, смотри… а волосы – как снег…
Он начал осознавать. И лицо – лицо ее – нет, не ее, другое, юное, незнакомое – почти как тогда, у спящей…
– Мне почему-то кажется – я тоже стала крылатой… Распахну крылья – и поднимусь в небо… Мне всегда хотелось – самой… и буду лететь… лететь…
Голос угасал.
– А сейчас так хочется спать… Ты только не уходи – ведь правда, ты не уйдешь?..
Опустила ресницы.
– Только я больше не засну, как тогда… Я больше не забуду… Пожалей меня, я не смогу больше… Не уходи… – уже засыпая. – Я вернусь…
Дыхание ее было таким легким, что не поколебало бы, наверно, даже пламя свечи. Оно становилось все тише и тише – и угасло…
КОРОЛЕВА ИРИСОВ. 512 ГОД ОТ ПРОБУЖДЕНИЯ ЭЛЬФОВ – 32 ГОД II ЭПОХИ
…Когда-то давно – так давно, что она сама уже забыла об этом – ей казалось, что она все время сравнивает Его лицо с другим, похороненным в глубинах памяти. Но эти черты были мягче; эти глаза излучали покой; эти волосы ниспадали на плечи волной золотого света; этот голос струился нежной убаюкивающей музыкой… И руки – о, эти прекрасные, утонченно-нежные руки, по сравнению с которыми даже ее собственные иногда казались жесткими и загрубевшими, и счастье, от которого почти останавливается сердце – когда Он позволяет ей коснуться их, ощутить губами благоуханное тепло кожи и холодок драгоценных перстней – стократ более драгоценных, почти священных реликвий, ибо эти перстни украшают – Его руки…
«Учитель. Возлюбленный Господин и Учитель мой…»
Сколько она помнила себя – с той поры, когда очнулась от бесконечного колдовского сна – всегда была рядом с Ним, и первым, что увидела, было – Его лицо, окруженное мягким золотым сиянием, прекрасное, мудрое и кроткое лицо… И Он всегда был неизменно нежен и ласков с ней, одну среди всех называл ее – своей ученицей, и не существовало для нее никого, кроме Него – единственного, боготворимого…
"Прекрасны Ванъяр – но и лица дев их не сравнятся нежностью и чистотою красок с лицом Его; и прекрасен возлюбленный мой, бел и румян, лучше десяти тысяч других.
Голова Его – чистое золото; кудри Его волнистые, золотые, как свет Древа Лаурэлин;
Глаза Его – как голуби при потоках вод, купающиеся в молоке, сидящие в довольстве;
Щеки Его – цветник ароматный, гряды благовонных растений; губы Его – алые розы, источают текучую мирру…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
