упал на здоровое плечо, ощутив не меньшую боль, чем от ожогов и ссадин.
Поднявшись, мальчик подковылял к Джинии и вытащил ее из кучи навоза. Он увидел, как веки девушки дрогнули и снова замерли, но она дышала, а это означало, что все хорошо.
Снова поднять ее на этот раз оказалось сложнее, поскольку теперь уже болели оба плеча, но Вренек все же справился. Шатаясь, он направился к руинам сгоревшей конюшни. Жар обжигал ему спину. Юный конюх проскользнул в пролом в каменной стене фундамента: там оказалось прохладнее и не было дыма. Положив Джинию на землю, он сел рядом с ней, прислонившись к стене.
Вренек смотрел на ее красивое лицо. Когда служанка уставала, она начинала слегка косить, но, поскольку глаза Джинии сейчас были закрыты, мальчик ничего такого не видел. Впрочем, даже когда он это замечал, ему казалось, что так она еще симпатичнее. Вопрос теперь заключался в том, как быть дальше. Жители селения наверняка увидят дым и поймут, что крепость горит, но не станут ничего предпринимать. Их там слишком мало осталось. Всерьез забеспокоиться могли только мать Вренека и хромой дядя Джинии.
Мальчик решил, что подождет их.
А потом, когда все будет позади и Вренек поправится, он сделает себе копье, как показывал ему Орфантал, который где-то этому научился. Надо найти палку из прочного дерева, обжечь ее и выпрямить, а потом еще обжечь, чтобы дерево стало тверже, особенно острие. Когда Вренек обзаведется оружием, он пойдет и выследит ту бабу-сержанта, которая пырнула его мечом, а затем найдет тех троих, измывавшихся над Джинией, а потом тех, кто убил госпожу Нерис. Он не сомневался, что сумеет отыскать злодеев, потому что запомнил три имени: Тельра, Фараб и Прилл.
Вренек уставился на свои ободранные колени, на красные пятна от ожогов и обгоревшие волоски на теле и на лужи крови, над которыми роились мухи. Ему казалось, будто он видит ярко-красное облако собственной боли, но мальчик решил, что следует держаться от нее подальше.
«Сержант назвала меня отрицателем, но я ничего не отрицал, меня ни о чем даже не спрашивали. Как-то раз я видел тот монастырь по другую сторону реки, и он походил на замок или на место, куда ссылают преступников. Он здорово меня напугал».
Вренеку хотелось стать героем. Спасти всех. Спасти госпожу Нерис, как наверняка поступил бы Орфантал. Но все в его жизни шло наперекосяк.
«Этой бабе не стоило тыкать в меня мечом. Это больнее любых розог. Когда-нибудь я сам ее проткну, и посмотрим, как это ей понравится».
Услышав полный беспомощного страха голос матери, раз за разом повторявший его имя, Вренек бессвязно закричал, зовя ее, а когда они наконец увидели друг друга и мама бросилась к нему, мальчик отчаянно разревелся, не в силах остановиться.
Наставник Сагандер тяжело оперся на костыль. Мягкая подкладка не облегчала боль в плече, зато единственная нога болела еще сильнее. Он понятия не имел, откуда в одном несчастном теле столько боли, накатывавшей жестокими волнами. Старику казалось, будто внутри его, под кожей, царит кромешная чернота, омраченная болью и ненавистью, которые словно бы слились в диких объятиях, подобно готовым пожрать друг друга любовникам. Но этих мучений было мало. Сагандер все еще чувствовал отсутствующую ногу, ощущал ее ярость, требовательную и неумолимую. Она преследовала его постоянно: в приступах жестокого холода и обжигающего жара, раздражающего зуда и боли, засевшей где-то глубоко внутри.
Наставник стоял, отдыхая, в узком коридоре и пытался услышать, о чем говорят у главных ворот монастыря. До этого он видел из окна своей маленькой кельи солдат легиона. Во внешнем мире происходили некие важные события, сама судьба словно бы шагала по стране неслышной поступью, и уединение, на которое Сагандер добровольно обрек себя во имя исцеления, теперь душило его с такой силой, что бедняге хотелось завыть.
В ушах его все еще звучал тот крик. В Абаре-Делак появились солдаты легиона. Около десятка их выехали в сторону монастыря; наставник видел, как собираются вооруженные монахи, а теперь, похоже, у ворот происходила какая-то стычка.
А он был слишком слаб, чтобы выбраться наружу.
Мальчишке за многое придется ответить. Лучше бы он тогда утонул, провалившись под лед. Что же касается трех дочерей Драконуса – что ж, Сагандер видел достаточно, чтобы понять: отцу девочек следовало перерезать им глотки сразу же после рождения. Обитель Драконс была проклята своей собственной кровью, всеми своими тайными историями, которые столь тщательно оберегал повелитель. Наставнику, однако, казалось, что он уже близок к открытию истины. Здесь, в монастыре, он не тратил времени даром.
Сагандер в достаточной степени отдохнул, хотя боль никуда не делась. Он двинулся по коридору. Двери келий по обеим сторонам были распахнуты, что свидетельствовало о спешке. Внутри виднелись скромные пожитки, практически ничего ценного или интересного.
Культ возродился: по крайней мере, это Сагандер знал точно. Монастырский колодец переполнился, фонтан в саду целыми днями бил красным, что внушало тревогу. В Харканасе, вероятно, начались волнения. Сама Цитадель была построена вокруг древнего храма речного бога. Мысли об этом в какой-то степени радовали старика. Глядя на происходящее издали, можно было сделать вывод, что Матерь-Тьма с ее культом – всего лишь выскочка, а все ее хвастовство и показная демонстрация силы скрывают под собой убожество духа. У самого Сагандера презрение к Матери-Тьме еще только зарождалось, но ему нравилось ощущать, как оно растет.
Тяжело дыша, старик добрался до конца коридора. Влево уходила высокая колоннада, что вела к Залу собраний и расположенной дальше Палате бдений, а затем – к главному входу в монастырь. Год назад наставник мог бы преодолеть это расстояние за несколько десятков сердцебиений, но теперь подобное казалось невозможным.
Вокруг не было видно никого, кого он мог бы позвать на подмогу, хотя в последнее время монахи помогали старику все менее охотно. Души их ожесточились, как он и ожидал. Сочувствие уступило место жалости, а жалость сменилась презрением и отвращением. Сагандер знал, что скоро ему придется покинуть это пристанище. Монахи вполне могли решить перестать его кормить, или купать, или носить на руках. Какие возвышенные обеты ни давай, а низменная природа все равно возьмет свое. Повсюду одно и то же. Помощь оказывают лишь в надежде на ответную услугу. За каждым актом альтруизма таится ожидание награды. Но наставнику нечего было предложить взамен, кроме нужды, слабости и страданий.
Монахи видели его искалеченное тело и, похоже, считали, что разум старика пострадал не меньше. Но если они в самом деле так думали, то
