Я замечаю каждую деталь. Каждое маленькое действие.
Вот ресницы дрогнули. Вот подбородок чуть приподнялся. Вот щеки немного покраснели. Тонкие пальцы нервно стиснули мои запястья.
Я сам не замечаю, как сжимаю ладони все сильнее на ее ломкой талии. Как придвигаю ее все ближе к себе. Неотвратимо ближе. И смотрю. Не вопросительно. Нет. Потому что и я и она знаем прекрасно, чем закончится сегодняшняя ночь. Я очень надеюсь, что она — знает.
Потому что спрашивать я ее не собираюсь. Не требуется в этом вопросе ответа.
А то, мало ли? Спрошу, а она вспомнит что-то. Что сейчас вообще не нужно вспоминать…
Я просто не смогу уговорить. Не найду сил на слова. Действовать буду.
Подъезд нашего дома, лифт.
Я жму десятый.
Ловлю ее взгляд на горящей кнопке.
Молчи, сестренка. Не спрашивай ничего.
Дверь квартиры, замок.
Защелкивается приговором. Мне и ей.
В ту же секунду я резко хватаю ее за шею, притягиваю к себе и целую. И моментально дурею. И до этого не особо соображал, а тут все. Финал.
И даже если она сейчас одумается, трепыхаться начнет…
Она не начнет.
Она льнет все ближе, раскрывает податливо губки, позволяет себя целовать так, как мне хочется, грязно и жестоко, стонет мне в рот чуть слышно, слабо, беспомощно, сжимает пальчики на предплечьях. То ли удержать хочет, притормозить, то ли просто пытается на ногах устоять.
Незачем тебе на ногах стоять, Тата, не нужно. Не сегодня.
Я, не прекращая целовать, обхватываю за талию, поднимаю, несу в спальню.
Сам схожу с ума, ее свожу.
Ее тело подо мной ощущается очень правильно. Так, как надо. Я еще в прошлый раз это заметил, а сейчас подтверждается все. Сдираю майку с нее. Белье. Кружевное, темное. На белой-белой коже.
Бл***… Никогда не забуду.
Обхватываю губами острые соски прямо через кружево, прикусываю. Жестко. Она вскрикивает.
Выгибается. Глаза закатывает.
Сдираю джинсы. И трусики тоже. Сразу. Чтоб уже без возврата. Его и так нет, возврата. Но тут наверняка.
Она в этот момент стыдливо подбирает под себя точеные ножки. Смотрит на меня. Серьезно и немного испуганно.
Я снимаю футболку. Глаза Татки расширяются, зрачки возбужденно увеличиваются. Она меня видела без майки, с голым торсом, но тут — другое дело.
Никогда так близко. Никогда так тесно.
Я провожу ладонями по согнутым в коленках ножкам. Горячо. Так горячо!
Резко раздвигаю и одновременно дергаю на себя. Она возбужденно вскрикивает, раскидывает руки, как крылья, в разные стороны.
Красивая. Бл***… Какая красивая!!!
Наваливаюсь, обхватываю ладонями лицо. Хочу что-то сказать, потому что надо. Вроде надо. У нее в первый раз все. Надо быть нежнее.
Это — моя Татка. Моя девочка.
Уговоры не помогают, потому что в тот самый момент, когда я из последних сил держу зверя и пытаюсь быть правильным хотя бы в вопросе первого секса, она тянется и прихватывает жемчужными зубками мою нижнюю губу.
Иии… Все! Привет, взрослая сознательность, попытка в рыцаря и прочий бред!
Я рычу, набрасываюсь на нее по-звериному, держа за затылок, чтоб не увернулась, если вдруг такая блажь в голову придет. Другой рукой расстегиваю джинсы, провожу пару раз по члену, который уже болит, до того ему надо в нее! Мысли о безопасности мелькают, но где-то опять-таки далеко. Не сегодня. Не сейчас.
Трогаю ее, провожу пальцами по гладким складкам, тоже доверчиво раскрытым, и ее трясет от одного только прикосновения. И меня трясет. Потому что она мокрая. И я не могу терпеть.
Я — зверь, знаю, надо по-другому, но, бл*, не могу просто!
Жестче фиксирую голову, смотрю в глаза, огромные, поплывшие от моих незамысловатых ласк, от моих поцелуев, направляю себя резким, жестоким толчком. Глаза расширяются еще больше, сквозь муть вожделения проявляется негативом боль. Но я не даю осознать, не даю крикнуть. Тут же запечатываю раскрытые губы поцелуем, жестко толкаюсь языком в горячий рот, одновременно начиная двигаться. Это больно. Нам обоим. Она очень тесная, еще и сжалась от боли и испуга. Но мне, несмотря на боль, невозможно хорошо, настолько, что, если б я прямо сейчас умер, это была бы, наверно, лучшая смерть из возможных.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Татка испуганно и болезненно стонет в ответ на каждое мое движение, судорожно сжимает плечи, проходится ногтями по предплечьям, оставляя царапины. Давай, малышка, отомсти мне, давай, хоть так. Потому что я не остановлюсь. Ни за что. Только не теперь.
У нее внутри влажно. Это кровь, конечно же, и остатки смазки, но мне хватает.
Я понимаю, что она сейчас удовольствия не получит, его мало кто получает в первый раз, и надо бы все сделать быстро… Чтоб в следующий раз… Но, бл*… Я не уверен, что он будет у нас, этот следующий раз.
И поэтому эгоистично беру по-максимуму.
Татка стонет, выгибается подо мной, слезы собираются в уголках глаз, и это меня, извращенца, отчего-то еще больше возбуждает. Я шепчу ей какие-то утешающие глупости, которые сам и не вспомню потом. И она не вспомнит. И не останавливаюсь. Ни на секунду.
И через какое-то время она неожиданно расслабляется, словно понимает, что так будет легче, менее болезненно.
Обхватывает меня ножками, смотрит, уже не испуганно, а напряженно и жадно в мое, склонённое к ней лицо, проводит пальчиками по плечам, напряженным рукам. Я перехватываю ее ладошки, переплетаю наши пальцы, наклоняюсь еще ниже, облизываю шею, кожу под ушком, жадно касаюсь губ. Насыщаюсь нашей близостью по полной. И она тоже. Потому что отвечает, потому что пытается двигаться навстречу, потому что трогает, словно нравится ей. Словно тактильностью хочет компенсировать боль.
И, когда я, уже не в силах сдерживать себя, окончательно схожу с ума, забрасываю ее ножки на плечи и начинаю двигаться, жестко и неумолимо, она только послушно позволяет делать с собой все, что мне нужно в тот момент. И смотрит, смотрит, смотрит… Ни на секунду взгляд не отрывает.
Я успеваю выйти, все же полностью мозги не атрофируются.
Потом размазываю сперму по ее животику. Мне нравится, как это смотрится.
Вижу, как она, устало опустив ножки, проводит ладошкой по коже, смотрит на вязкую сперму, а потом…
Потом облизывает палец! Розовым кошачьим язычком! С таким невинно-порочным интересом, что у меня крышу рвет!
Заводит, да так, что прямо сейчас был бы у нее второй раз, причем, не менее травматичный, чем первый!
Но я перевожу взгляд на ее промежность, в крови, и немного прихожу в себя. Опускаю пальцы на распухший бугорок клитора. Ритмично нажимаю, ни на что особенно не рассчитывая, но Татка удивляет опять. Она крупно дрожит, пытается перехватить мою ладонь, шепчет бессвязно:
— Нет… Нет… Ну что ты…
А я перехватываю ее ладошки, укладываю их над головой, прижимаю к кровати. Немного наваливаюсь, смотрю в глаза. И продолжаю.
И настолько это круто — наблюдать за ней, за ее непониманием, испугом в глазах, опять заволакиваемых желанием, за ее губками искусанными, которые она прихватывает зубами, в попытках сдержаться. Ей так стыдно, красные щеки, умоляющий взгляд.
И это даже смешно, учитывая, что я с ней только что сделал.
А потом она кончает. Прихлопнув мою ладонь у себя между ног бедрами, выгнув спину и закатив глаза.
Охренительное зрелище. Нереальное.
У меня опять болит член, рвется в нее, но я его уже нахожу силы усмирить.
Пока что. Хотя бы на время.
А то как-то многовато эмоций для первого раза.
Татка лежит, пытаясь отдышаться, не смотрит на меня.
Я ложусь рядом, обнимаю ее, такую маленькую, такую тонкую, одно мое запястье толще ее лодыжки.
Зверюга. Поймал маленькую птичку.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
И хрен теперь отпущу.
Правильные мысли.
Просыпаюсь от тихого сопения в ухо и ощущения мягкой тонкой талии под рукой. По привычке подтаскиваю поближе. Утренний секс — это отдельное удовольствие, чего уж говорить.
Сонное бормотание, пальчики скользят по груди, путаются в волосах, знакомый аромат, сладко-свежий, родной. Сильнее к себе и губами по шее. Каааайф…
