должны привезти праздничные платья, женщины волнуются. А ну как не подойдут — менять-то уже некогда! Их эмоциональное кудахтанье прерывает только торжественное внесение радиоприёмника. В постановке дело медленно идёт к финалу, слушательницы приникают к динамику:
— …Почему я должен это сделать так… ужасно? — спрашивает владелец таверны. — Разве нельзя дать яд? Чтобы она просто уснула, без мучений?
— Это искупление, друг, — отвечает его собеседник. — Это урок другим. Это послание Ведьме. Но главное — это твоё перерождение. Сделав это, ты изменишься навсегда.
— Я не хочу меняться… так.
— Ты нужен городу, друг. Нужен в новом качестве. Люди стали слабы, им надо будет помочь, и ты облегчишь их ношу. Придёшь к тем, кто не уверен в себе. Придёшь к тем, кто немощен. Придёшь к сомневающимся. Придёшь к одиноким женщинам, у которых не хватит решимости, придёшь к старикам, у которых не хватит сил. Отродий много, люди не справятся сами. Нужен кто-то, кто очистит город от скверны. Кто-то, у кого не дрогнет рука, потому что самое страшное он уже сделал. Тому, кто вырвал своё сердце, не так сложно вырвать чужое.
— Я не хочу быть палачом отродий!
— Кто-то же должен, друг. Кого ты заставишь делать это вместо себя? Кто справится? Это тяжкая доля и неблагодарный труд, люди будут ненавидеть тебя, бояться, отводить глаза при встрече, потому что ты напомнишь им об их слабостях. О том, что они не смогли, а ты — смог. И сделал за них то, что они должны были сделать сами. Тебя будут ненавидеть — и уважать. Уважать, как никого в этом городе. Нам не нужен мэр, не нужен глава стражи, не нужен секретарь городского совета. Нам нужен Палач. И им станешь ты!..
— Слы, чел… — мы с панком разгружаем тележку с бутылками. Последовав совету Мадам Пирожок, заказал напитков с запасом, в расчёте на растущий осенний спрос. — Я вот чего не пойму, чел…
— Чего? — спросил я.
— Вот блонда… Он рили клёвая, так? Личико, фигурка — отвал всего. Я в крэшах, чел.
— Допустим, и что?
— За такой блондой парни должны бегать, как енот за тележкой с сосисками. Но её как будто не видят, чел. Мы сейчас вместе везли бухлишко, я её встретил у склада, так на неё никто головы не повернул, рили. На меня косяка давят, на бухлишко пырятся, на неё — нет. Как так, чел?
— Так тебе же лучше, — удивился я, — что ты переживаешь?
— Слы, чел, я так-то не дофига умный, рили. На помойке вырос. Ну, почти. Но, блин, понять, что я ей не в уровень, у меня ума хватает. Не, чел, я рили хэппи, что такая герла на меня смотрит не как на говно, на меня никто так не смотрел из нормальных. Но я, блин, не понимаю, чел, почему? Я ведь говночел, чел. Всегда был и всегда буду. В чём подвох, чел?
— Не бери в голову, — сказал я, — и не пытайся понять женщин. Говоришь, вместе шли?
— Да, чел, блонда там, во дворе, с цветами возится.
Беловолосая барышня не возится с цветами, а просто сидит на дорожке рядом с клумбой, зажав ладони между коленей. Лицо её впервые выглядит грустным и усталым, плечи поникли.
— Можно? — я присел рядом.
— Да, конечно. В конце концов, это ваш двор.
— Завещание владельца составлено на дочь. Я просто сквоттер.
— Его дочь здесь, — она похлопала ладонью по клумбе. — Я не она.
— Но ведь бар-то один.
— Не совсем. Я не очень хорошо понимаю, как это работает. Специально всё фотографировала, пыталась понять разницу — но она в чём-то есть, а в чём-то нет. У вас здесь всё иначе — клиенты, напитки, атмосфера. Но одежда моего отца висит в вашем шкафу.
— И его деньги лежат в моём сейфе.
— Наверное, у нас я никогда не заглядывала в сейф.
— Ты выглядишь неглупой девушкой, у тебя наверняка есть версия.
— О, у меня их штук сто, — грустно улыбнулась она. — Я год изображала из себя отважную исследовательницу, которая раскрывает тайны этого города.
— Но лишь изображала?
— Да. Для подруги. Для неё это было всерьёз, а я лишь делала вид, что расследую собственное убийство. Зачем? Ведь я и так знаю, кто это сделал.
— А как же остальные тайны города?
— Они слишком омерзительны, чтобы стремиться их узнать. Мне хочется зажмуриться, заткнуть уши и не думать, не думать, не думать о том, что будет через несколько дней… Жаль, это так не работает.
— И всё же, — я осторожно сел рядом. — Почему всё так?
— Я думаю, дело в моём отце, — сказала девушка. — Он сделал неправильный выбор.
— А её отец? — я показал на клумбу. — Правильный?
— Наверное. Я не знаю. Но другой. Поэтому всё пошло иначе. Мы с ней один человек — и два разных. Ваша уборщица была её подругой, не моей. Но я её помню, словно дружила сама. Вот с баром, наверное, то же самое. Словно наш город раздвоился, потому что отец никак не мог сделать выбор. И нас стало две. И бара два. И города два. Но при этом они одно и то же.
— Ваш город раздвоился гораздо раньше, — покачал головой я. — И не один раз. И будет продолжать двоиться, пока это кое-кому выгодно. Но ты всё же жива, это уже что-то.
— Надолго ли? — вздохнула она. — Моему отцу не простили неправильного выбора. Может быть, такой ценой он выиграл для меня всего год. Там у меня даже могилы не будет. Вывезут
