– Мейсона? Того, которого квартирмейстером выбрали? – переспросил Хейден.
– Его. Моего любимого старика Винса, – с набитым наполовину ртом, не без присущего ему обычного цинизма пробубнил Брукс.
– Как такое могло произойти? – удивился Джонс.
– Дьявол его знает. Винс подбивал людей против Яна, так что ежу понятно, кому было выгодно его рыбам скормить.
– Брехня.
Удивлённые взгляды всех присутствующих сошлись на том, кто нарушил характерную для диалога мелодичность. Их удивление возросло ещё сильнее, когда они осознали, что это был хранивший молчание вплоть до сего момента Нэш.
Увидев, что вызвал интерес, и что всё внимание было теперь обращено на него, он поспешил добавить:
– Его убили не Баккер и не по его приказу. Я склонен думать, что эта смерть вообще не связана с бунтом.
На несколько секунд в комнате воцарилось молчание – мужчины как бы переваривали предоставленную Нэшем информацию. Первым тишину прервал не на шутку взбешенный Брукс:
– Ты что мелешь, щенок? Много ли ты понимаешь?!
– Уж побольше твоего, – с вызовом ответил Том.
– Что?! – от подобного хамства и наступившей за ним ярости Брукс чуть было не рухнул со стула. – Да я тебе язык вырву, кальмар!
– Тихо, тихо, – властно охладил его Джонс. – А щеночек-то с огоньком, – злорадно заулыбался он, подмигивая сидящим напротив Хейдену и Смолу. Потом он обратился к Нэшу: – Тебя, должно быть, Йоханнес уже своим доносчиком успел заделать?
Том мигом растерялся. Он никак не ожидал, что его личность будет раскрыта настолько быстро, хотя нужно сказать, что слова в поддержку капитана, ранее из него вырвавшиеся, никак не были связаны с поручением Баккера. В действительности он их даже не контролировал – слова эти оказались произнесены машинально, и были озвучены прежде, чем он успел подумать об их целесообразности. Виной тому послужила врождённая и укреплённая воспитанием тяга к справедливости, зачастую сомнительной.
– Послушайте, я… – неуверенно начал Нэш, только теперь в полной мере осознав, насколько фатальную ошибку он совершил, дав волю эмоциям.
– Заткнись к чертям собачьим, ты себя уже приговорил, – грубо оборвал его Брукс.
– Я вот что думаю, – неожиданно вмешался Хейден, – малыш мог попасть не в своё дерьмо. Лишнее мясо в море нам не помешает, а решить всегда успеем.
– Мне на это наплевать, – отмахнулся Джонс, тем самым, по всей видимости, отсрочив гибель Нэша. – Что меня действительно волнует, так это моя доля.
– Монетки свои получишь, старик, будь спокоен, – заверил его Роберт.
– Я ещё не знаком с условиями, – поспешил напомнить присутствующим вновь взявшийся за фрукты Брукс.
– Всё просто и почти, как в прошлый раз, – обернулся к нему Хейден, а затем, перейдя на более деловой тон, как будто находясь на приёме в одной из лондонских банковских контор, чётко проговорил: – Две доли от приза капитанам и квартирмейстерам; канонирам, боцманам и мистеру Оукли, хирургу с «Каприза», по полторы. Рядовым джентльменам по доле, плюс страховые. Ну и наши добрые благодетели – шесть долей его превосходительству, и ещё пять мистеру Чаддоку.
– Пять с половиной, – попытался поправить его толстяк в парике.
– Мы это уже не раз обсуждали, Кристофер. Ты получишь ровно пять долей и не золотым больше, на что ты лично давал согласие.
– Я тебя загружу одними сухарями, ублюдок жадный, – полушутливо, но в то же время угрожающе заметил Чаддок.
– Ты бы в любом случае загрузил меня проклятыми сухарями, гори они в аду, – заулыбался Хейден, всем своим уверенным видом показывая вымогателю, что вытрясти из него большее не получится.
– Что с Баккером и «Кокеткой»? – поинтересовался Брукс.
– Ну, что касается договора, его я уже огласил. Условия одинаковы для обеих команд. Подтянешь к вечеру ребят в трактир, там и посвятим всех, и людей по местам расставим. А по поводу голландца… – Нэш заметил, как Роберт переглянулся с Джонсом. Маленькие чёрные глаза губернатора сузились, а на узком морщинистом лице проскользнула едва заметная ухмылка.
Наконец Хейден повернулся к слушающей его аудитории и двусмысленным тоном объявил:
– Будем решать.
***
Вечером того же дня, как и было условлено, две пиратские команды в полных составах собрались в местной таверне, устроив тем самым небывалый для обычного времени аншлаг, чем немало обрадовали хозяина заведения. С «Каприза», той самой быстроходной шхуны с косыми парусами, лавирование которой в бухте и наблюдал Нэш несколькими часами ранее, людей было больше – человек сорок или даже пятьдесят, в отличие от экипажа «Кокетки», в котором насчитывалось не более двадцати пяти моряков.
Командовал «Капризом» выходец с берегов Трента, уроженец Ноттингема, сорокатрёхлетний капитан Роберт Хейден, которого среди друзей, а каждый из ходивших с ним людей имел право считаться таковым, если только какой-либо гадостью не доказал обратного, называли просто Бобби, а иногда – Кровавый Бобби. Едва ли стоит уточнять, в каких случаях использовалась эта приставка, да и не сказать, что к ней прибегали так уж часто – Хейден, хотя и был в своём деле вполне себе успешен и уважаем, излишней жестокостью или жаждой кровопролития никогда не славился.
Квартирмейстером у него на корабле, а в действительности абсолютно равным ему по правам компаньоном и близким другом, являлся огромный, невероятной физической силы африканец по прозвищу Смол. Нэш, от природы весьма любознательный и любивший докапываться до всяких мелочей, не преминул поинтересоваться, откуда повелось такое забавное имя – оно не было дано от рождения и, несмотря на то, что на первый взгляд выглядело словно обычная английская фамилия, в сущности являлось кличкой, причём несущей под собой определённый смысл. Разгадка оказалась банальной – прозвище восходило к чрезвычайно тёмному оттенку кожи гиганта, который его товарищи весьма прозаически сравнили со смолью.
Так или иначе, Смол на подобную кличку не только не обижался, но даже наоборот, всецело её принимал – своё настоящее имя он давно позабыл, а если и вспомнил бы, едва ли у этого имени был шанс прижиться среди выходцев из Европы, которые скорее всего даже не смогли бы его выговорить. В то же время то, как его называли потом, когда он уже стал частью западной цивилизации, Смол предпочёл забыть. Всё дело в том, что он являлся никем иным, как беглым рабом.
В кандалах и цепях, влача жалкое существование невольника на французском острове Гваделупа, он прожил долгие и полные лишений два с половиной года, пока не сумел однажды бежать. Смолу повезло: он прибился к небольшой пиратской шайке и за свои недюжинные физические способности и верную, несколько животную преданность команде и капитану, африканец быстро снискал уважение и успех в пиратской среде. Сменив несколько экипажей и побывав в ряде знатных рискованных экспедиций, как говорят, одно время походив даже в команде нашумевшего своими удачами капитана Тейта, Смол впоследствии оказался на «Капризе», где, уже достаточно заматерев и набравшись немало опыта, являлся, по сути, вторым человеком после Хейдена.
Оба, и свирепый чёрный гигант Смол, и дальновидный расчётливый капитан Бобби Хейден, обладали в команде «Каприза» неоспоримым авторитетом, к слову – абсолютно заслуженным, и потому без лишних раздумий были моментально подтверждены в своих руководящих должностях и на предстоящий рейд.
Что касается «Кокетки», то здесь, как и ожидалось, вышел спор – впрочем, будучи направленными именно к тем решениям, которых и ждали от них Хейден и покровители похода, моряки в итоге сделали весьма неоднозначный выбор. С другой стороны, как и ранее, он довольно ясно указывал на сохранявшиеся в команде два противоборствующих лагеря.
Квартирмейстером, взамен убитого Мейсона, ожидаемо назначили Гая Брукса, его своеобразного ученика и последователя. А вот тот удивительный факт, что капитаном вновь был избран голландский пьяница и неудачник Йоханнес Баккер, и это после абсолютного провала прошлого похода, из которого моряки с «Кокетки» вернулись не то что с пустыми руками, а ещё и круглыми должниками, вызвал вопросы у многих. Хейден, впрочем, поспешил всех успокоить и заверить, что на этот раз всё будет иначе, хотя бы благодаря тому, что теперь они были не одни – «Капризу», несмотря на название, всегда сопутствовал успех, да и своевольничать Баккеру больше бы не позволили – шлюп ныне входил в миниатюрную эскадру, и самопровозглашённым адмиралом этого формирования, очевидно, нужно было считать трезвого как стёклышко Бобби.
После непродолжительного голосования о высших офицерских постах, уже прилично опьяневшие моряки (а хозяин заведения хорошо знал, как использовать подобные возможности) приступили к заключению договорённостей и всевозможным клятвам. Зрелище это было забавным даже для опечаленного последними событиями Нэша, и заставило его вернуться к окружающей бренной действительности. После перечисления весьма внушительного и довольно скучного списка статей или пунктов, сводившихся в основном к правилам дележа и необходимости соблюдать дисциплину во время похода, пираты клали правую руку на принесённую кем-то обветшалую Библию и произносили молитву – кто какую знал, а зачастую толком не зная слов ни одной, и кощунственно их перевирая. Затем они крестились, целовали пергамент, и совершали всяческие другие обряды, порой крайне занимательные, но в их представлении тесно связанные с принятыми в христианском мире.
