тенденция поведения арабского электората. Опыт подтвердил, что арабский инстинкт “главного выигрыша” не имеет практически ничего общего с националистическими устремлениями. Так, 51,7 % всех арабских голосов были отданы за четыре арабских списка рабочих партий, три из которых сформировала Мапай и один — Мапам. Далее, 22,2 % избирателей голосовало за Маки (коммунисты), 11,4 % — за партию восточных евреев (которая вскоре прекратила свое существование), и 9,6 % проголосовали непосредственно за Мапай. Таким образом, Мапай и сформированные ею списки получили 61,3 % арабских голосов, то есть абсолютное большинство. В ходе последующих выборов приверженность арабов партии Мапай сохранялась, а иногда даже и возрастала. Очевидно было, что арабы хранили преданность и верность своим клановым вождям, “источнику всех благодеяний”.
Что касается социального состава арабских членов кнесета, то из семивосьми человек подавляющее большинство составляли крупные землевладельцы; кроме них было двое журналистов и один архитектор. Вне зависимости от своего происхождения, арабские члены кнесета редко выступали с его трибуны по вопросам общеполитического характера. Основное внимание они уделяли темам, представляющим особый интерес для арабского меньшинства, регулярно и ненавязчиво поддерживали идею мира на Ближнем Востоке, выражали осторожную надежду на ослабление режима военного правления и на воссоединение арабских семей. В более конкретном плане они требовали повышения уровня жизни арабского населения, увеличения бюджетов на дорожное строительство, медицинские и учебные учреждения, расширения возможностей для трудоустройства арабской молодежи в тех сферах, которые не связаны с простым физическим трудом. Но вне зависимости от того, насколько удовлетворялись их требования, арабские члены кнесета при голосовании неизменно соблюдали партийную дисциплину (то есть дисциплину партии Мапаи).
Такое послушание, кстати, отнюдь не означало, что арабы начали приспосабливаться к условиям жизни под израильским правлением. Ситуация вдоль иорданского “выступа” границы по-прежнему оставалась крайне сложной и запутанной. Переходы через границу и посещения родственников по обе стороны зоны перемирия были как бы в порядке вещей. Возможность слушать по радио (а потом и смотреть по телевизору) передачи из соседних стран неизменно укрепляла чувство национального самосознания израильских арабов, поддерживая их духовную связь с остальным арабским миром. По мере того как для арабов Израиля расширялся спектр экономических возможностей, неизменно росло их недовольство своим положением граждан второго сорта. Еврейское население все больше укреплялось во мнении, что в середине 1950-х гг. “израильские арабы жили лучше, чем когда бы то ни было, и несравнимо лучше, чем их собратья в арабских странах”. Так оно в действительности и было — но сами арабы не осознавали, что, не будь Израиля, не было бы и такого прогресса в их жизни. Постоянно слушая разговоры о демократии и гражданском равенстве, а также наблюдая за тем, как эти разговоры становятся действительностью в еврейском секторе, израильские арабы стали соотносить свою жизнь не с жизнью арабов вне пределов Израиля, а с жизнью своих еврейских соседей в Израиле. Ростки лояльности, которые пытались взрастить министерства сельского хозяйства, благосостояния, здравоохранения и просвещения, были загублены на корню вследствие политики военного правления и действий ведомства Государственного опекуна. Арабы составляли более 10 % всего населения Израиля, но никто из них не получил ни министерского поста, ни другой достаточно высокой правительственной должности. “Какой смысл открывать университет для арабской молодежи, — писал в Га-Арец Зеэв Шиф, — если военный губернатор может на несколько месяцев задержать выдачу разрешения на свободное передвижение молодому человеку, который учится в Иерусалиме, и он не сможет выехать из своей родной деревни, потому только, что его отец когда-то был замечен в антиправительственных действиях”.
На протяжении многих лет израильское общественное мнение игнорировало, сознательно или неосознанно, статус израильских арабов. Такое положение вещей становилось все более и более нестерпимым, и в 1953 г. кади из Назарета шейх Тахир аль-Табари обратился с письмом к президенту Израиля. Он писал, что среди евреев растет убежденность в том, будто арабы являются пятой колонной[358] в стране, и что его соплеменники опасаются, как бы ситуация не сделалась совсем невыносимой, по мере того как отношения между двумя народами будут и дальше ухудшаться. Ввиду этого он предлагает, чтобы любой израильский араб, пожелавший оставить Израиль и воссоединиться со своим народом, мог бы свободно продать свое имущество и уехать из страны. Это письмо было напечатано на первых страницах всех израильских газет и послужило поводом для широкой дискуссии. Отвечая шейху Тахиру, также через газету, министр иностранных дел Шарет напомнил своему оппоненту, равно как и всему народу в целом, что израильские арабы “связаны кровными узами и общим национальным самосознанием с арабами за рубежом, притом что последние продолжают считать себя находящимися в состоянии войны с Израилем”. Таким образом, “угроза подрывной деятельности не может не оставаться основным предметом обеспокоенности правительства, до тех пор пока не удастся достигнуть мира”. Смысл сказанного был предельно ясен. Для обеспечения своей безопасности Израиль готов был поступиться благополучием израильских арабов — невзирая на все данные им гарантии и на те принципы, что легли в свое время в основу государства.
Хотя судьба арабского меньшинства и свидетельствовала об отсутствии идеальной справедливости в Израиле, вместе с тем арабы были не единственной группой населения, страдавшей от неравенства и несовершенства общественного порядка. Достаточно назвать проблему юридического характера, которая причиняла неудобства и неприятности отнюдь не всем гражданам Израиля, а только и исключительно евреям — речь идет о политике раввината и законах, определяющих “личный статус”. И тут следует признать, что данной проблеме, по всей видимости, суждено было оставаться в перспективе значительно более мучительным анахронизмом. При этом, как по контрасту, после 1956 г. и юридический статус арабов, и в особенности их экономическое положение стали изменяться к лучшему, и к тому же эти перемены были значительно более заметными, нежели перемены во всех иных областях израильской жизни. Впрочем, страну в целом также ждали перемены к лучшему. В частности, с течением времени коалиционные правительства стали более устойчивыми. К 1955 г. из восемнадцати партийных списков осталось только двенадцать. Год спустя процесс слияния политических партий пошел еще более быстрыми темпами, подобно тому как это происходило в свое время в западных странах; партии лейбористов и консерваторов стали объединяться, на широкой основе, в “блоки” (Глава XIX). Чиновничий аппарат постепенно начинал функционировать все более и более профессионально — хотя эти положительные изменения были заметны далеко не во всем. Но, по-видимому, важнее всего — даже важнее повышения эффективности государственной машины — было укрепление демократических начал в израильском обществе. С каждым годом становился все более и более значимым авторитет народной власти, что позволяло справляться с проблемами, в основе которых лежали военный кризис, политическая демагогия и, казалось бы, непреодолимые экономические и социальные трудности, связанные
