Новый 36-ти пушечный фрегат "Крейсер" был уже спущен на воду, но ещё не снаряжен, так, что работы хватало. "Два месяца я буквально не знал, что значит обедать. …Труды усугублялись тем, что Кронштадский порт- гнездилище всевозможных беспорядков и злоупотреблений. …Благо командир наш был неумолимо требовательным к срокам и добросовестности и принуждал к тому портовых хапуг. И пришлось им таки молиться: "Избави нас, Боже, от огня, меча и Лазарева".
В последних числах ноября "Крейсер" вышел в море. В этом плавании Дмитрий делил каюту с мичманом Нахимовым. На рождество стояли в Плимуте, исправляя обнаруженные недоделки. За две недели стоянки, читая британские газеты, Завалишин проявил незаурядные аналитические способности и сделал далеко идущие выводы об отношении общества и правительства к постановлениям Веронского конгресса "…свободное обсуждение дел в печати свободной страны открыло мне несомненно, что Государь опять склонился на сторону ошибочной политики, поэтому я решился не медлить более, хотя бы и пришлось пожертвовать всеми выгодами похода, и написал к нему на Веронский конгресс, требуя личного свидания и желая объяснить, что не туда идет и не туда ведет Россию, куда следует".*(3) Во время дальнейшего плавания он изложил свои соображения и отправил их с Тенерифе на высочайшее имя.
В Новороссийск "Крейсер" прибыл 1 сентября. К тому времени, узнав Завалишина, как человека честного и обязательного, Лазарев сделал его ревизором, доверив всю финансовую часть, и теперь без его визы не утверждался не один счёт. Поэтому, когда встала необходимость послать на бриге "Булдаков" команду для закупки в Калифорнии хлеба, вместе с лейтенантом Анненковым отправился и мичман Завалишин.
"14 ноября, едва успели мы выйти из залива и находились еще близ гибельных берегов, как грянул ледяной шторм. Вахта была моя, но лейтенант Анненков стоял рядом. Страшна была эта ночь. Нас окачивало беспрерывно срываемыми ветром верхушками валов. Снасти обмерзли и рулевым стоило неимоверных усилий держать корабль в должном направлении и не дать волне, ударив в бока, залиться по палубе, смыв с нее людей… Когда вышли наконец на открытое место г. Анненков, наклонившись к моему уху, крикнул: "Ну, слава Богу, Дмитрий Иринархович, опасное место миновали. Теперь Вы можете сдать вахту и идти отдохнуть." В ту жестокую ночь сорвался за борт и пропал матрос Давыд Егоров. На том сильном волнении спустить шлюпку и даже привести корабль к ветру было невозможно."
Плавание "Булдакова" протекало в исключительно тяжёлых условиях штормовой погоды, почему Завалишин назвал его "Несчастливым". Оно было несчастливым и количеством смертных случаев. И смерти были какие-то странные, случайные. После Егорова матрос Силимовский, выйдя ночью на палубу по нужде, свалился за борт и, не умея плавать, утонул. Канонира Попова убило взрывом, когда он заряжал пушку для салюта. Матрос Филлипов утонул, упав с баркаса во время перевозки пшеницы. Справедливо замечание Лазарева, что "такие непредвиденные несчастия могут случиться везде и избавиться от них весьма трудно". Однако, если б на месте мичмана был старый морской волк, он бы принял во внимание такое предупреждение свыше. Из 20 членов экипажа погибли четверо.
1 декабря "Булдаков" бросил якорь против президио св.Франциска. Тяжёлая миссия хлебных закупок полностью легла на плечи мичмана. Лейтенант Анненков должен был остаться при судне, пострадавшем в штормах, да и испанским, в отличие от Завалишина, он не владел. В урожайные годы в Калифорнии можно было закупить любое количество хлеба, но в тот год пшеницу можно было достать в поместьях и миссиях за большие деньги и то мелкими партиями. Мичману пришлось ездить по окрестностям, нередко за 50 и более вёрст, разыскивая зерно. И всё же ему (правда с помощью незаменимого дона Педро, который выделил в помощь Завалишину своего младшего сына) за 79 дней непрерывных разъездов и хлопот удалось добыть 4488 пудов пшеницы.
2 марта "Булдаков" прибыл в Новороссийск, а 3-го Завалишин отбыл в Россию. К воспоминаниям Завалишина, учитывая его глубочайший и, как считают некоторые историки, болезненный субъективизм и склонность преувеличивать собственную роль, следует относиться критически. Поэтому, хотя Дмитрий Иринархович в своих записках редко обманывает сознательно, отдадим предпочтение документальным источникам.
"Когда Завалишин находился на бриге "Булдаков" на водах Южного океана, Мурвьев получил одна за другой три депеши из Петербурга о высылке Завалишина немедленно в Петербург, как скоро корабль, на котором он находился, завернет в какой-либо порт Российско-американских колоний.*(4) В одной из сих депеш было сказано, если б не было случая отправить его немедленно, тогда должно снарядить или нанять судно нарочно. Такое предписание крайне удивило как Муравьева, так и начальника "Крейсера", ибо нанятие судна стоило бы по крайней мере 30 т. рублей, и сие казалось весьма необыкновенным пожертвованием для доставки мичмана, которого впрочем не повелено было арестовать или содержать под присмотром…
Муравьев решился послать Завалишина на корабле Рига для того задержав ее, не препоручая ему командирской должности, но в виде пассажира. Командиру судна Федору Ивановичу Кутыгину дана была секретная инструкция от Муравьева: 1. Обходиться с Завалишиным вежливо. 2. Не отпускать его на берег заходя в какой порт.
…По доставлении Завалишина в Петербург г. Кутыгин объявил о нем следующие обстоятельства, что и подтверждено штурманом 12-го класса Клочковым, боцманом и всею командою.
1. Завалишин почти не выходил из своей каюты: когда надлежало ему заводить хронометр, висевший в штурманской каюте, Завалишин появлялся в красном испанском шарфе, в треугольной испанской шляпе, и лицо завешивал зеленым вуалем. Он просил всех удалиться из каюты, оставался наедине с полчаса и выходил в безмолвии. Сия комедия продолжалась ежедневно.
2. Когда Завалишину объявляли, что стол накрыт, он являлся в кают-компанию и просил сделать ему одолжение удалиться всем на полчаса и оставить его одного. Все удалялись, и он, пробыв один полчаса, отворял двери, просил всех войти, извинялся в причиненном беспокойстве, благодарил за снисхождение и был весел за столом. Сие случалось обыкновенно несколько раз в неделю.
3. Будучи на высотах Калифорнии, он усиленно просил пристать на время к берегу, но получил отказ.
4. Однажды он просил командира, в самых вежливых и убедительных выражениях, велеть команде держаться полчаса на левом борте, а ему оставить правый борт для прогулки, повторяя беспрестанно, чтобы никто не находился на правом борте, ибо это составит его нещастие. Г. Кутыгин исполнил его желание. Завалишин в испанской шляпе, в красном шарфе, с зеленым вуалем на лице, прохаживается ровно полчаса по правому борту, после раскланивается всем, благодарит командира и прячется в свою каюту.
5. Однажды он приходит к командиру и просит его убедительно в таком-то часу и такую-то минуту выстрелить три раза из всех орудий, объявляя, что если Компания Американская не возьмет на свой счет сих зарядов, то он, Завалишин, готов заплатить тотчас наличными деньгами. …Он является на палубу в своем странном наряде, с часами в руках, и когда желанная минута наступила, просит начать стрельбу. После трех залпов он кланяется всей команде, благодарит командира, сходит в свою каюту и начинает дарить всех платками, деньгами и различными товарами… Спрашивали его, не домашний ли праздник причиною залпа? Завалишин объявил, что нет, но что он имеет на то весьма важные причины.
Множество подобных обстоятельств рассказано было, но я упомянул только главнейшие. Экипаж почитал его помешавшимся в уме, и кажется, что Завалишин сам желал, чтобы его почитали человеком, на которого находят минуты сумасшествия.
Все, которые коротко знают Завалишина говорят, что он одарен от природы необыкновенными умственными способностями, но что поведение его всегда сомнительное и что каждый шаг его обнаруживает хитрость, превратность, непостоянство правил и образа мыслей. Прибавляют, что он рожден играть роль какого-нибудь самозванца или италианского бандита. Он всегда косвенно старается дать почувствовать своим товарищам, что он имеет важные тайные связи с людьми значительными, что он занимается важными проектами, что он знает много важных дел и тому подобное."
Характеристика, что и говорить, необыкновенная, тем более, что писал её человек умный и проницательный.
В Ст.-Петербурге стала ясна причина столь срочного отзыва. Лондонское письмо Дмитрия Иринарховича попало в Адмиралтейств-коллегию, а начальник Морского штаба, адмирал Моллер, собрав на автора подробную характеристику, переслал его в Верону. На императора письмо произвело сильное впечатление и он распорядился откомандировать Завалишина в Петербург для личной с ним беседы.
