отступал и генерал Власов. При упорном сопротивлении противнику он был окружен и взят в плен.
Возвращаясь к Южному фронту Гражданской войны, необходимо отметить, что Ворошилов не проявлял там никакой дисциплины и уподоблялся праздному зрителю. Оперируя со своей X армией в стороне от главных операционных направлений и имея перед собой очень слабые силы противника, Ворошилов обладал широкой возможностью и множеством удачных случаев проявить собственную инициативу и активной работой оказать большую помощь остальным армиям Южного фронта и принести пользу общему делу. Но Ворошилов ничего не сделал, оставался глух и нем к нуждам фронта и пассивно сидел в Царицыне. За весь зимний период кампании 1918 года и начала 1919 он не проявил себя абсолютно ничем, а лишь бесцельно топтался со своей армией на одном и том же месте.
Не принимая никакого участия в наступательных операциях IX, VIII, XIII и II армий, Ворошилов был выведен из своей инертности лишь приказом командарма[1467] Южного фронта Гиттиса, который приказал ему перейти в наступление и перерезать железную дорогу Ростов — Тихорецкая. Не имея перед собой почти никакого противника, Ворошилов продвинулся вперед, заняв указанную ему линию. Когда противник образовал сравнительно небольшой заслон, — всего семь тысяч штыков и сабель, — наступление Ворошилова тотчас же захлебнулось, и он снова, как вкопанный, стал на одном месте, а позже начал пятиться назад. А между тем X армия была значительно сильнее этого заслона и, при разумном и умелом руководстве, могла бы не только отбросить, но и разбить его. Однако, в силу своей безграмотности и неумения, Ворошилов этого не сделал.
В «Очерках» Какурина так говорится об этом марионеточном наступлении:
«Наконец, 22 мая начал обозначаться успех противника и на царицынском направлении против X армии. Угрожая ее сообщениям с Царицыном глубоким обходом ее левого фланга со стороны Ремонтное, он принудил ее начать спешный отход на Царицын. В середине июня X армия была вынуждена отойти еще дальше, глубже, на позиции перед Царицыном».
Отсюда ясно, что командарм X, Ворошилов, показал в вышеуказанных операциях полную несостоятельность, неумение и невежество в управлении армией. Вместо того чтобы перейти в решительное наступление и смять семитысячный слабый заслон, Ворошилов растерялся, проявил преступную инертность и оказался не полезным участником операции, а простым зрителем, праздным и бестолковым. Он не оказал никакой помощи другим армиям, находящимся в непрерывных тяжелых боях. Здесь сказалось также отсутствие в штабе X армии надлежащего количества офицеров Генерального штаба, которых Ворошилов ненавидел: они могли бы подсказать неграмотному командарму, что нужно было делать в данном случае. Но офицеры Генерального штаба хорошо знали грубого, хамоватого Ворошилова и к нему не шли.
В конце мая белое командование, угрожая глубоким обходом левого фланга X армии, заставило ее отойти к Царицыну, а потом глубокий отход IX армии обнажил правый фланг X армии и, в случае дальнейшего отхода X армии, создавалась угроза Восточному фронту.
Большой, решающий успех белое командование имело и на своем крайнем левом фланге против XIV и XII советских армий, быстро откатывавшихся под нажимом белых армий.
Главной причиной неудач советских армий была измена в рядах красных частей. В плен сдавались не только отдельные лица, но целые части — батальоны и полки.
Неуспех красных армий перебросился и на партизанские части. Изменил и сам Махно.
К счастью красного командования, закончились операции на Восточном фронте и явилась возможность бросить на Южный фронт громадные подкрепления, которые и имели решающее значение. Это был поворотный пункт. С этого времени белые армии стали неудержимо откатываться назад, очищая захваченную с боем громадную территорию.
Междоусобный бой 14[-й] и 23[-й] дивизий у хутора Сенно[вско]го
7 июня в девять часов утра разведчики донесли, что по правому берегу реки Медведицы движется сильная колонна войск всех трех родов оружия. Колонна, — гласило донесение, — двигалась с запада на восток, прикрывая свой левый фланг разлившейся рекой Медведицей.
Я приказал выслать против колонны сильный заслон, который должен был обеспечивать правый фланг двадцать третьей дивизии, двигавшейся, согласно общего приказа, на р[еку] Елань. Заслон встретил сильное сопротивление и, в одиннадцать часов утра, началась усиленная перестрелка передовых частей. К двенадцати часам перестрелка усилилась и к часу дня перешла в настоящий бой.
Чтобы лучше выяснить положение, я поднялся на церковную колокольню.
Бой разгорался. Появились раненые. Затрещали пулеметы. С колокольни можно было видеть красивую картину боя.
Мой автомобиль, в котором оставалась семья, стоял у церкви. Я предложил жене взойти на колокольню и посмотреть на редкую картину. Только что она поднялась ко мне, как со стороны противника грянул первый орудийный выстрел гаубичной батареи. Снаряды стали ложиться перед церквой и за ней.
Я приказал артиллерии двадцать третьей дивизии открыть огонь. Началась артиллерийская дуэль.
Быстро проводив жену к автомобилю, я приказал шоферу ехать в северном направлении, чтобы выйти из сферы огня. Только что жена села в автомобиль, как шальная граната с шумом разорвалась у самой машины и казак, помогавший жене сесть, упал, обливаясь кровью.
Заметив скопление на левом фланге дивизии конницы, я приказал Голикову атаковать неприятельскую кавалерию. Но противник опередил нас: блеснули шашки, сабли, и неприятельская кавалерия пошла в атаку… И вдруг случилось что-то неожиданное и непонятное: неприятельская кавалерия, быстро двигавшаяся вперед, стала замедлять ход и, наконец, совсем остановилась; группа всадников отделилась от своей части и, развернув белый флаг, направилась ко мне. Когда они подъехали ближе, я увидел матросов, во главе с комиссаром четырнадцатой советской дивизии Степина:
— Товарищ командир! Приостановите огонь! Вы обстреливаете четырнадцатую дивизию Степина!
Получился афронт!..
На мой вопрос, почему Степин открыл огонь по двадцать третьей дивизии, комиссар резко ответил:
— Это мы узнаем завтра, когда разберем этот случай вместе с членами совета. Тогда мы увидим, кто прав и кто виноват! — и, повернув лошадь, со всей своей бандой поскакал обратно.
Огонь был приостановлен. Бой прекратился.
Я понимал, что предстоящий в Революционном совете разбор имевшего только что место недоразумения мог кончиться для меня плачевно, ибо им могли воспользоваться те, кто ненавидел офицеров Генерального штаба, и обвинить меня в предумышленном обстреле своей же, советской, кавалерии. Мои — бывшего генерала[1468] царской армии — шансы против Степина — коммуниста и советского начальника дивизии — были очень невелики.
Начало смеркаться, надвинулась ночь.
Хотя потери в этом бою были незначительны, но сам бой имел большое стратегическое, тактическое и моральное значение.
В стратегическом отношении этот бой совершенно расстроил и нарушил планомерный отход IX армии на новые исходные пункты. Так, потеряв на ведение этого нецелесообразного боя
