в воде, добрался до берега и отправился в соседний хутор, но вскоре вернулся ни с чем: казаки попрятались, оставив в хуторе только баб, старух, стариков и детей.
Пришлось идти за помощью мне самому. По пояс в воде бурного потока я кое-как выбрался на берег и под сильным ливнем дошел до хутора. Разыскав старика — бывшего атамана, я убедил его, что я не красный, а белый и везу важный приказ в Донскую армию. Это возымело действие: откуда ни возьмись явились восемь станичников с волами и быстро вытащили автомобиль из воды. Щедро их отблагодарив, я тронулся в путь и, потеряв массу времени, поздно ночью прибыл в хутор Сенно[вски]й, где встретил механика, большевика, считавшегося правой рукой членов Революционного совета. Он был очень взволнован:
— Товарищ командир, у нас здесь большая паника! Кто-то распустил слух, что вы перешли к врагам, к казакам, и что вы хотите арестовать членов совета; они перепугались и бежали…
Сведения были не из хороших. Я насторожился, старался быть спокойным, шутил, рассказал механику, как застрял в реке и как казаки вытаскивали автомобиль. Механик, видя, что я мокрый с ног до головы и забрызган грязью, поверил.
Несколько позже пришел ко мне верный писарь и таинственно сообщил:
— Члены Революционного совета вызывали по прямому проводу Троцкого. — и он протянул мне телеграфную ленту.
Я прочел: «Товарищ Троцкий! Действия нового командарма Всеволодова нам кажутся очень подозрительными. Просим разрешения, в случае необходимости, арестовать его!»
Это сообщение подействовало на меня удручающим и, вместе с тем, решающим образом. Еще не изгладилось из моей памяти сидение по разным тюрьмам и в Петропавловской крепости, еще слишком свежо было воспоминание об этих кровавых чистилищах! И теперь новая угроза ареста. Нет, этому не бывать! Да, в тот момент я принял окончательное и бесповоротное решение перейти к донцам, несмотря на упорные слухи об их зверствах и неприязненных действиях в отношении перебежчиков. Я решил бежать на следующий день. Я не спал всю ночь. Измотался. Тревожился. Ночью видел на стороне противника сильное оживление, мелькающие повсюду огоньки карманных фонариков.
Но прежде, чем перейти к описанию моего бегства и перехода на сторону белой армии, я должен рассказать о событиях, происшедших на Южном фронте с конца марта по июнь месяц 1919 года.
Краткий обзор событий на Южном советском фронте в апреле, мае и июне 1919 года
Командование Южного фронта — считая Донецкий бассейн как главный фронт — решило атаковать армию генерала Май-Маевского, защищавшего этот район с фронта и обоих флангов. Для этой цели предназначена была XIII армия Кожевникова[1438], которая, совместно с VIII армией Тухачевского, должна была произвести эту операцию, начало которой назначили на 1 апреля 1919 года. Резервом этих армий была группа Махно. Общая численность занятых в операции войск составляла сорок тысяч штыков и сабель против группы Май-Маевского в шесть тысяч штыков и четырнадцать тысяч сабель, располагавшихся к югу от Луганска. Восточнее Луганска был расположен корпус генерала Покровского, численностью в двенадцать тысяч штыков и восемь тысяч сабель. Против корпуса Покровского был выставлен заслон — около восьми тысяч штыков и сабель. Превосходство в силах было на стороне советского командования.
Успех этой операции базировался на том, что корпус Покровского будет бездействовать. В действительности же он за два дня до начала операции сам перешел в наступление и в трехдневном бою разгромил выставленный против него заслон, состоявший из частей VIII армии Тухачевского, и отбросил его к Луганску. Здесь Тухачевский проявил полную несостоятельность и неумение.
Здесь я должен сказать несколько слов о личности Тухачевского. Так как оперативные приказы, приходившие из штаба Южного фронта, часто касались двух армий, ставя их в тесное взаимодействие, то командарм VIII Тухачевский нередко приезжал ко мне в штаб IX армии для личных переговоров и совместных обсуждений и разработки планов предстоящих операций.
Первый раз я увидел Тухачевского в начале декабря 1918 года, когда он приехал в г[ород] Балашов на совещание. Среднего роста, крепкого сложения с манерами настоящего интеллигента и барина, он производил очень хорошее впечатление. Ему было всего тридцать четыре года[1439]. Чистое, задумчивое лицо, ясные карие глаза свидетельствовали об его добродушном характере. Он говорил уверенным голосом, красиво и увлекательно. Недаром Сталин, за блестящую речь, сказанную на XVII (?) партийном съезде в 1934 году, ввел Тухачевского в Центральный комитет, так возвысив его, несмотря на то, что последний никогда большевиком не был[1440] и не проявлял никакого сочувствия к коммунизму.
В вопросах стратегии и тактики Тухачевский разбирался легко и с большим мастерством, хотя никогда не был в академии Генерального штаба. В Первую мировую войну он попал в плен к немцам, но оттуда бежал и стал искать счастья не у белых на Северном фронте, а у красных, потому что у красных было больше простора и, как у всех революционных армий, много непредвиденных случайностей, возможностей и экспромтов.
Имея, уже в молодых летах, большую склонность к повелеванию и первенству, Тухачевский у красных в самый короткий срок дослужился до чина командующего VIII армией, несмотря на то, что ни надлежащего опыта, ни, так сказать, практического стажа он тогда не имел никакого.
В этот период Гражданской войны, во время наших совещаний и обсуждений военных вопросов, я, при всем желании, никак не мог разгадать, что скрывалось под надетой им на себя личиной, так искусно он умел носить маску.
Несколько позже штаб Южного фронта дал приказ Тухачевскому снова перейти в наступление, но тот неумелыми и неправильными действиями опять приказа не выполнил, и вместо того, чтобы продвинуться вперед, его армия вторично была отброшена назад, на этот раз — глубоко в тыл.
У Какурина так описана эта операция:
«Предпринятое 13 апреля наступление VIII армии 15 апреля уже было приостановлено противником на фронте ст[анция] Колпаково — р[ека] Северный Донец и в дальнейшем развивалось медленно и с упорными боями.
Однако (рукопись, стр. 157 — внизу листа три строчки оборвано[1441])… группой противника, образованной на луганском направлении, и отброшена на Луганск, перешедший в руки противника 5 мая»[1442].
В середине мая командование Южным фронтом, усилив VIII армию двумя стрелковыми полками, снова приказало ей перейти в наступление, на этот раз совместно с XIII и II украинской армией[1443] Махно. Против указанных трех советских армий общей численностью около тридцати двух тысяч штыков и сабель действовала кубано-добровольческая армия[1444] генерала Май-Маевского, — около двадцати одной тысячи штыков. Таким образом, на стороне советских
