подпрыгивали, и я рисковал получить пулю в висок.
В штабе дивизии меня встретил войсковой старшина Егоров и два офицера, руки мне не подали, держали себя надменно и, я бы сказал, — нахально.
Я подумал: «Какие же вы идиоты высокого полета! К вам добровольно явился командир IX советской армии и принес чрезвычайной важности, неоценимые сведения и документы, а вы отворачиваете от него нос. Какие же вы необразованные хамы!»
После десятиминутного разговора меня повезли в штаб Первого Донского корпуса Генерального штаба генерала Алексеева. Грубый и полудикий хорунжий исчез. Его заменил урядник старшего возраста, с бородкой и проседью, лет сорока восьми. Он был вооружен винтовкой, имел добродушное, приятное лицо, спокойный взгляд и производил симпатичное впечатление; в противоположность хорунжему, он был вежлив и предупредителен.
Мы ехали молча. Я был подавлен и разбит. Черные, тревожные мысли роились в моей голове, кто-то шептал мне на ухо: «Беги обратно, пока еще не поздно, не то тебя расстреляют. Скажешь, что ты попал в плен и бежал!»
Значит, все, что говорили и писали о донцах, было правдой! Но как я мог бежать, когда со мною были жена и дети? Да и кто мне поверит, что я попал в плен? — членов совета не проведешь!
В штабе Первого Донского корпуса
Проведя в дороге целый день, мы прибыли в штаб корпуса. По дороге я предусмотрительно снял погоны на тот случай, если меня захотят деградировать и их срывать.
Прибыв в штаб, я представился генералу Алексееву: — Честь имеет представляться бывший Генерального штаба генерал[1470] Всеволодов, — сказал я.
Генерал посмотрел на меня ласково, улыбнулся:
— Почему бывший? А разве теперь вы не генерал? А где ваши погоны?
Я ободрился. Генерал Алексеев дал мне чернильный карандаш, бумагу и сказал:
— Генерал! Вы — Генерального штаба и знаете, что нужно нам сообщить. Пишите! После мы с вами поговорим, а пока прошу принять от меня официальную искреннюю благодарность за ваш переход и сообщение важнейших стратегических и тактических данных. Вы честно исполнили перед Родиной свой долг офицера Генерального штаба.
Я подробно изложил стратегическую и тактическую обстановку на фронте IX армии, расположение частей, численность их и задачи, а также намерения соседних армий. Фланговый отход IX армии на линию рек Елань — Терса обнажал путь на город Балашов, где сосредоточены были громадные запасы — склады для разверстки имущества по армиям Южного фронта.
Впоследствии я получил от генерала Алексеева следующий документ:
«Сим удостоверяю, что переход командарма IX советской армии генерала Всеволодова имел громадное стратегическое и тактическое значение.
Благодаря обнажению фронта на Балашов, Донской армии попали неисчислимые трофеи. Было захвачено: все интендантское, артиллерийское и инженерное имущество, сосредоточенное в г[ороде] Балашове, два военных госпиталя, авиационное имущество и двести пятьдесят орудий, предназначенных для разверстки по советским армиям Южного фронта.
Подпись: Генерал Алексеев, командир Первого Донского корпуса».
Так как я ранее знал, что при переходе офицеров к донцам последние отбирали все золотые и ценные вещи, то я все золото и бриллианты закопал в землю у себя в саду на ст[анции] Серебряково, где проживал. Вернувшись туда после перехода к белым, я все нашел в полном порядке, но очень напугал местных жителей, которые, увидя меня, подумали, что красные снова вернулись в Серебряково.
Вскоре я, уже без всякой охраны, был отправлен генералом Алексеевым в Ставку генерала Деникина, в г[ород] Екатеринодар.
Мой автомобиль был отобран.
В город Екатеринодар я прибыл с семьей через две с половиной недели. Пробыв там три недели, мы, вместе со Ставкой генерала Деникина, переехали в город Таганрог, где я и стал ожидать решения полевого суда, которому был предан.
Город Таганрог
Город Таганрог в июньские и июльские дни 1919 года сделался центром большого движения. Сюда переехала Ставка главнокомандующего генерала Деникина. Здесь же обосновались многие отделы артиллерийского, интендантского и инженерного снабжения. Ввиду интенсивных боев на фронте через Таганрог стали проходить партии военнопленных, перебежчиков и беженцев.
Добровольческая армия с большим успехом продвигалась вперед. Красная армия, наполовину дезорганизованная, откатывалась по всему фронту назад, к северу.
В штабе белого фронта околачивались десятки тысяч офицеров, от подпоручиков до генералов. Все они безучастно и праздно шатались по городу и штабу, интересуясь лишь последними сведениями с фронта.
Большая часть их уже была реабилитирована и профильтрована, однако только немногие хотели идти на фронт, остальные считали более выгодным «сидеть у моря и ждать погоды».
Население захваченных белыми районов сначала радушно и сердечно встречало Добровольческую армию, отдавая ей все излишки и поддерживая ее морально, но белых это не удовлетворяло, снабжения было мало, и потому сначала началась законная реквизиция, перешедшая затем в безудержный и повальный грабеж. Грабили все, что попадало под руку: скот, лошадей, свиней, золото, серебро, всякие ценные вещи и вообще все, что плохо лежало. Перед населением встала дилемма, кто больше грабит — белые или красные? Симпатии к белой армии стали ослабевать и перешли в равнодушие, а иногда и ненависть. Белых стали считать такими же грабителями, как и красных, и начали оказывать им явное сопротивление.
В Таганроге я очутился перед проблемой: как прокормить себя и семью? Деникинское правительство не оказывало абсолютно никакой помощи несчастному, исстрадавшемуся у красных офицерству, которое было загнано в тупик и предоставлено самому себе.
Я решил заняться коммерцией и, достав вагон-теплушку, отправился в Новороссийск за товаром. На последние имевшиеся у меня гроши я купил: ситец, спички, щетки, гребенки, ленты, шпильки, булавки и, преобразившись в Фигаро, привез все это в Таганрог. Переодевшись в штатское платье, я, вместе с деревенскими бабами и мужиками, расположившись прямо на земле в рядах таганрогского базара, стал продавать свой товар. Дело пошло хорошо. Вначале было как-то странно и неприятно сидеть рядом со всяким сбродом, но постепенно я привык к своей новой роли. Это была ирония судьбы: вчера — командующий армией, сегодня — мелкий торгаш. Но я не роптал на Бога. Я радовался, что был на свободе и не имел над собой никакого контроля.
Продав товар, я снова отправился в Новороссийск за новой партией. Так и текли грустные, томительные дни, но зато в течение шести месяцев я спасал себя и семью от голода и был счастлив чувствовать себя вольным и свободным человеком, а не крепостным, безвольным членом коллектива, каким я был в Советской России.
Прошло шесть месяцев. Обстановка резко изменилась и — не в пользу белых: Добровольческая армия неудержимо покатилась назад, города и селения отдавались одно за другим. Настроение армии упало.
