— Со мной? Ничего, — ответил Петрус и покачал головой.
— Да нет же, Петрус, вы печальны. Говорите, я приказываю.
— У меня были большие огорчения, дорогая.
— У вас?
— Да.
— Когда?
— В последнее время.
— И вы ничего мне не сказали, Петрус? Что случилось? Рассказывайте! Да говорите же!
Регина подняла голову, чтобы лучше видеть Петруса.
Ее глаза, полные любви, сияли так же ярко, как бриллианты, украшавшие ее волосы.
Если бы Петрус видел лишь глаза Регины, он бы, возможно, заговорил.
Но были еще бриллианты.
Бриллианты его завораживали.
Разве не жестоко было открыть этой светской даме, столь же богатой, как и красивой, что ее возлюбленный — нищий художник, чью мебель через несколько дней пустят с молотка?
Кроме того, этот нищий художник, признаваясь в своей бедности перед богатой дамой, был бы вынужден в то же время признаться своей безупречной подруге в том, что он едва не предал отца.
И мужество вновь ему изменило.
— Злая! — сказал он. — Еще бы я не был печальным, когда мне пришлось покинуть Париж и не видеться с вами целых шесть дней!
Регина потянула его к себе и подставила лоб для поцелуя.
Петрус задрожал от радости и прижался к нему губами: молодой человек светился счастьем.
В это мгновение свет нарождавшейся луны упал Петрусу прямо на лицо.
Увидев его в этом великолепном освещении, Регина восхищенно вскрикнула:
— Вы мне иногда говорите, что я красива, Петрус.
Молодой человек ее перебил.
— Я говорю это всегда, Регина! — воскликнул он. — Если не говорю, так думаю!
— Позвольте и мне сказать вам, что вы прекрасны.
— Я? — удивился Петрус.
— Разрешите вам сказать, что вы прекрасны и я вас люблю, мой благородный Ван Дейк! Знаете, я видела вчера в Лувре портрет этого великого художника; его талантом наделил вас Господь, и его именем я называю вас сейчас. Вспоминая историю, слышанную в Генуе, об отношениях Ван Дейка и графини де Бриньоле, я чуть было не сказала вам — какое счастье, Петрус, что мы не были рядом в тот момент — да, я чуть было не сказала: «Я принадлежу вам, как она принадлежала ему, потому что вы так же хороши собой, как он, а люблю я, несомненно, еще сильнее, чем она — его».
Петрус не сдержал радостного крика.
Он опустился рядом с ней и, обняв за талию, нежно привлек к себе.
Регина склонилась, словно пальма под вечерним ветерком; положив голову Петрусу на грудь, она стала с улыбкой прислушиваться к учащенному биению его сердца, и каждый удар словно говорил ей: «Регина, я люблю тебя!»
Эта красивая пара выглядела изумительно: ангелу счастья следовало бы превратить их в камень.
Слова замерли у них на губах. Что они могли сказать друг другу? Девушка ощущала на своих волосах дыхание Петруса и вздрагивала, будто мимоза от дыхания птички.
Она закрыла глаза, испытывая невыразимое наслаждение, которое дарует умирающему вера в то, что он проснется в другом мире под взглядом Всевышнего.
Так они провели целый час в этом дурманящем оцепенении; каждый из них упивался счастьем, дарил этим счастьем другого и молча им наслаждался, словно слишком явное свидетельство подобного блаженства должно было пробудить ревность в наблюдавших за ними звездах.
Но ни тот ни другая не сумели справиться с охватившим их волнением: дыхание обоих участилось, их взгляды увлажнились, их вздохи казались жалобой; кровь, будто море во время прилива, затопила их сердца и стучала в висках.
Регина очнулась первой, вздрогнув, словно ребенок, которому привиделся страшный сон, и, дрожа всем телом, приблизила губы к губам Петруса, прошептав:
— Уходи… Ступай… Оставь меня, Петрус!
— Уже?.. — промолвил молодой человек. — Так скоро?.. Почему я должен тебя оставить, Боже мой?!.
— Ступай же, любимый! Уходи… Уходи!
— Нам грозит опасность, обожаемый мой ангел?
— Да, большая, страшная опасность!
Петрус встал и огляделся.
Регина заставила его снова сесть и, испуганно улыбаясь, продолжала:
— Нет, опасность грозит вовсе не оттуда, откуда ты думаешь, друг мой.
— Где же она? — спросил Петрус.
— В нас самих, в наших сердцах, у нас на губах, в наших объятиях… Сжалься надо мной, Петрус… Я слишком сильно тебя люблю!
— Регина! Регина! — вскричал Петрус, сжал в руках голову девушки и страстно припал к ее губам.
Неизвестно, сколько длился этот пылкий и ангельски чистый поцелуй, в котором души их словно слились воедино. С неба сорвалась звезда и, казалось, упала в нескольких шагах от них.
Регина собралась с силами и вырвалась из объятий молодого человека.
— Не будем падать с небес, как эта звезда, любимый мой, — проговорила Регина, нежно глядя на Петруса прекрасными, полными слез глазами.
Тот взял ее за руку, привлек к себе и по-братски поцеловал ее в лоб.
— Перед лицом Бога, который нас видит, — сказал он, — перед звездами, его очами, целую вас в знак высочайшего уважения и самого глубокого почтения.
— Благодарю тебя, друг мой! — отозвалась Регина. — Подставь свой лоб.
Петрус повиновался, и молодая женщина вернула ему только что полученный поцелуй.
В это мгновение часы пробили трижды и появилась Нанон.
— Через полчаса начнет светать, — сказала она.
— Как видишь, Нанон, мы прощаемся, — отозвалась Регина.
И они расстались.
Но, прежде чем уйти, Регина удержала руку Петруса.
— Друг мой, — сказала она, — завтра, надеюсь, ты получишь от меня письмо.
— Я тоже надеюсь, — сказал молодой человек.
— Хорошее письмо!
— Все твои письма хороши, Регина, а последнее всегда лучше предыдущих.
— Это будет лучшее из лучших.
— Ах, Господи, я так счастлив, что мне даже страшно.
— Не бойся и будь счастлив, — успокоила его Регина.
— О чем же ты расскажешь мне в этом письме, любовь моя?
— Потерпи! Не следует ли нам оставлять немножко радости на те дни, когда мы не видимся?
— Спасибо, Регина, ты ангел.
— До свидания, Петрус.
— До скорого свидания, верно?
— Поглядите, — вмешалась Нанон, — я же говорила: вот и рассвет.
Петрус горестно покачал головой и пошел прочь, непрестанно оборачиваясь.
Что говорила Нанон о рассвете?
В эту минуту влюбленным, напротив, показалось, что небо затянуто траурным крепом, соловей умолк, звезды погасли: весь этот сказочный мир, созданный для них одних, исчез с их последним поцелуем.
XXXIX
ИЕРУСАЛИМСКАЯ УЛИЦА
Покидая трех друзей, Сальватор сказал: «Я попытаюсь спасти господина Сарранти, которого должны через неделю казнить».
