Покидая трех друзей, Сальватор сказал: «Я попытаюсь спасти господина Сарранти, которого должны через неделю казнить».
Когда молодые люди разошлись по своим делам, Сальватор торопливо спустился по улице Анфер, свернул на улицу Лагарп, миновал мост Сен-Мишель, пошел вдоль набережной, и примерно в то же время, когда каждый из трех его друзей прибыл на место свидания, сам он стоял перед зданием префектуры.
Как и в первый раз, привратник остановил Сальватора и спросил:
— Что вам угодно?
Как и в первый раз, Сальватор представился.
— Простите, сударь, — извинился привратник, — я вас не сразу узнал.
Сальватор прошел мимо него.
Потом он пересек двор, вошел под арку, поднялся на третий этаж и очутился в приемной, где сидел дежурный.
— Здесь господин Жакаль? — спросил Сальватор.
— Он вас ждет, — доложил полицейский, распахнув дверь в кабинет г-на Жакаля.
Сальватор вошел и заметил начальника полиции в глубине огромного вольтеровского кресла.
При появлении молодого человека г-н Жакаль поднялся и предупредительно пошел ему навстречу.
— Как видите, я вас ждал, дорогой господин Сальватор, — сказал он.
— Благодарю вас, сударь, — произнес Сальватор свысока (так обычно он говорил с начальником полиции).
— Не вы ли сами предупредили, что нам предстоит небольшая загородная прогулка? — заметил г-н Жакаль.
— Вы правы, — согласился Сальватор.
— Прикажите заложить коляску, — приказал г-н Жакаль дежурному полицейскому.
Тот вышел.
— Садитесь, дорогой господин Сальватор, — пригласил г-н Жакаль молодого человека, указывая на стул. — Через пять минут мы сможем отправиться в путь. Я приказал держать лошадей наготове.
Сальватор сел, но не туда, куда указывал г-н Жакаль, а подальше от начальника полиции.
Можно было подумать, что Сальватор избегал соприкосновения с полицейской ищейкой.
От внимания г-на Жакаля не укрылось это движение, однако он лишь едва заметно сдвинул брови.
Он вынул из кармана табакерку, набил нос табаком, потом откинулся в кресле и поднял очки на лоб.
— Знаете ли, о чем я думал, когда вы вошли, господин Сальватор?
— Нет, сударь, я не умею читать чужие мысли, это не входит в мои обязанности.
— Я спрашивал себя, где вы черпаете силы любить ближних?
— В собственной совести, сударь, — отвечал Сальватор. — Я всегда восхищался, даже больше чем Вергилием, стихами карфагенского поэта, сказавшего так, может быть, именно потому, что он был рабом:
Homo sum, et nil humani a me alienum puto.[28]
— Да, да, — кивнул г-н Жакаль, — я знаю эти стихи: они принадлежат Теренцию, не правда ли?
Сальватор утвердительно кивнул.
Господин Жакаль продолжал.
— По правде говоря, господин Сальватор, если бы еще не существовало слова «филантроп», пришлось бы его создать ради вас. Пусть самый честный журналист на земле — если только журналист может быть честным — завтра напишет, что вы зашли за мной в полночь и пригласили участвовать в благородном деле — ему никто не поверит! Более того: вас заподозрили бы в том, что вы ищете выгоду в этом бескорыстном начинании. Ваши политические единомышленники не преминут от вас отречься и заявят во всеуслышание, что вы продались бонапартистам: стремиться во что бы то ни стало спасти жизнь господину Сарранти, прибывшему с другого конца света, когда вы его, может быть, видели всего раз во время ареста возле церкви Успения, стремиться любой ценой доказать суду, что он ошибся и осудил невиновного, — значило бы проявить бонапартизм, не так ли сказали бы ваши политические единомышленники?
— Спасти невиновного, господин Жакаль, значит проявить порядочность. Невиновный не принадлежит ни к какой партии или, вернее, он примыкает к партии Господа.
— Да, да, несомненно, и этого достаточно для меня, потому что я давно и хорошо вас знаю и для меня не секрет, что вы уже давно то, что называется человек свободно мыслящий. Да, я знаю, что было бы неуместно даже пытаться поколебать столь глубоко укоренившиеся мнения. Я и не стал бы предпринимать такую попытку. Но вдруг кто-нибудь пожелает это сделать? Вдруг кто-нибудь попытается вас оболгать?
— Напрасный труд, сударь: никто в это не поверит.
— Когда-то я был так же молод, — с легкой грустью заметил г-н Жакаль, — и думал о ближних так же, как и вы. С тех пор я горько в этом раскаялся и воскликнул вслед за Мефистофелем… Вот вы, дорогой господин Сальватор, привели свою цитату, позвольте и мне привести свою! Итак, вслед за Мефистофелем я повторил:
Вселенная во весь объемДоступна только Провиденью.У Бога светозарный дом,Мы в беспросветной тьме живем…
— Пусть так! — отвечал Сальватор. — Тогда и я отвечу вам, как доктор Фауст:
Но я осилю все![29]
— «Но жизнь, к несчастью коротка, а путь до совершенства дальний!», — закончил цитировать г-н Жакаль.
— Что ж поделать! — отозвался Сальватор. — Небо создало меня таким. Одни естественно стремятся к злу, я же, напротив, подчиняясь природному инстинкту, уступая необоримой силе, стремлюсь к добру. Должен вам сказать, господин Жакаль, что все самые педантичные или самые многословные философы, объединившись, не смогли бы поколебать мои убеждения.
— Ах, молодость, молодость! — с каким-то унынием пробормотал г-н Жакаль и огорченно покачал головой.
Сальватор решил, что пора переменить тему разговора. По его мнению, печальный г-н Жакаль только опошлял печаль.
— Раз уж вы удостоили меня чести и согласились меня принять, господин Жакаль, — сказал он, — позвольте в нескольких словах напомнить вам о цели путешествия, которое третьего дня я предложил вам совершить.
— Слушаю вас, дорогой господин Сальватор, — ответил г-н Жакаль.
Но не успел он договорить, как привратник отворил дверь и доложил, что карета заложена.
Господин Жакаль встал.
— Поговорим об этом в пути, дорогой господин Сальватор, — сказал он, берясь за шляпу и зна́ком приглашая молодого человека пройти вперед.
Сальватор поклонился и вышел.
Очутившись во дворе, г-н Жакаль усадил молодого человека в экипаж и, ступив на подножку, спросил:
— Куда мы едем?
— Дорога на Фонтенбло, Кур-де-Франс, — сказал тот.
Господин Жакаль повторил кучеру приказание.
— Через улицу Макон, — прибавил молодой человек.
— Через улицу Макон? — переспросил г-н Жакаль.
— Да, мы заедем ко мне и возьмем попутчика.
