И как, черт возьми, прикажете думать во всем этом хаосе? Он с таким же успехом мог заниматься всем на Манхэттене.
В голове всплыла спальня Бьянки внизу. Вдова Хартсонг не показалась ему замысловатой личностью, но все же поняла задумку. Иен сомневался, нравится ли ему это. Нет, точно.
Ему не нравится.
***
Утро наступило слишком рано. Тесс проковыляла вниз, держа малышку на сгибе локтя. Когда же наконец дала Рен ее бутылочку, из задней спальни вышел Норт. В неряшливой фланелевой рубашке и джинсах он выглядел так, будто принадлежал к этим горам — такой же большой и суровый, как окружающий их пейзаж.
— Кофе, — прохрипела она, прежде чем Норт вымолвил хоть слово. — И не разговаривайте со мной. Я к ней три раза за ночь вставала. Терпеть ее не могу.
— Ну теперь понятно, почему вы то и дело целуете ее в макушку.
— Стокгольмский синдром. Я попала под чары своего захватчика. Это все стратегия выживания.
Возможно, ворчание Норта являло собой его версию смеха, но Тесс не знала наверняка.
— Сядьте, — приказал он. — Я займусь кофе.
Более скупого предложения она не слышала.
— Вас я тоже терпеть не могу. Всю ночь спали, а еще семи нет, как уже на ногах.
— Кто-то в стране должен стоять на страже демократии.
Он что, пошутил? Тесс не могла точно сказать, поскольку Норт уже покинул кухню.
Длинный обеденный стол занимал северную сторону открытого пространства. Его тяжелую, грубо обтесанную столешницу покрыли толстым слоем лака, чтобы защититься от заноз. Контраст между белым пенопластом на стенах и всем этим темным деревом — столом, блестящими дощатыми полами, книжными шкафами, установленными под окнами, — превращал помещение в уютное зимнее жилище, но также и в прохладное убежище в самые знойные летние дни.
Норт принес из кухни две кружки кофе, одну поставил перед Тесс, а сам сел на дальнем конце стола, в добрых восьми футах. Не будь она такой капризной после бессонной ночи, сочла бы его поведение забавным.
— А, ну понятно, — протянула Тесс. — Вы, похоже, до сих пор верите, что у девочек бывают вши. Как закончите начальную школу, не будете так сильно на нас реагировать.
Его рот дернулся.
— Я пересяду ближе, если обещаете не разговаривать.
Он подвинул кружку на середину стола.
— Не делайте мне одолжений. — Тесс убрала волосы с глаз. — Мне нужно позаимствовать одну из ваших фланелевых рубашек. В мою мы вместе с Птичкой не влезаем.
Толстовка Трева была бы достаточно большой, чтобы обернуть ее вокруг них обеих — пропитанная кровью Бьянки толстовка, которую Тесс без лишних церемоний выбросила в больничную урну. Она велела себе не думать об этом.
— И к вашему сведению, вам придется взять на себя хотя бы одну из ночных смен.
— Я не буду знать, что делать.
— Я покажу.
— Это не обязательно.
— Очень даже обязательно. Знаете, вы можете трогать собственную дочь. Она ни в чем не виновата.
— Я не говорил, что виновата.
Он понес свою кружку в кухню.
Тесс пошла за ним по пятам.
— Ловите!
Он резко обернулся, инстинктивно вытянув руки, и она осторожно вручила ему туго запеленатую малышку.
— Что за…
Тесс отступила.
— Мне нужно почистить зубы, принять душ и хотя бы сходить в туалет без младенца на коленях. Вам придется потерпеть.
— Но…
— Справляйтесь.
Когда Тесс решительно вышла, Рен принялась плакать. Тесс поколебалась, но заставила себя не возвращаться. Рен только что поела. Тесс ничего не могла сейчас для нее сделать, чего бы не осилил Норт.
— Я вас нанял! — крикнул он вслед.
— Считайте это регулярным перерывом на отдых, который предусмотрен трудовым законодательством.
ГЛАВА 6
Полчаса спустя, приняв душ и помыв голову, Тесс вернулась вниз. Норт едва пошевелился. Стоял у кухонного окна всего в паре шагов от места, где Тесс его оставила. Рен плакала, но Норт, вместо того, чтобы расхаживать и укачивать малютку, держал ее как готовую вот-вот взорваться гранату. Любые надежды, что близкий контакт сломает лед в сердце Норта, рухнули.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Это дело не по мне, — безапелляционно заявил он.
— Вижу. — Тесс прошла к стойке и налила себе еще чашку кофе.
Рен, что казалась крохотной мышкой в огромных мужских руках, разошлась не на шутку, и хмурое лицо Норта стало совсем уж мрачным. Он сунул ребенка Тесс.
— Мне нужно работать.
Тесс уложила малышку на сгиб локтя и принялась поправлять мягкое одеяльце, как внезапно застыла, осененная мыслью: а вдруг она все неправильно поняла с самого начала? Тесс обернулась вслед Норту:
— Рен ведь не ваша дочь?
Он на секунду замер по пути из кухни.
— С чего вы взяли?
— В противном случае вряд ли бы вы до такой степени плевали на ее благополучие. — Она проследовала за ним в гостиную. — Впрочем, учитывая ваше в целом неприятное поведение, я могу ошибаться.
— Да, можете. — Норт направился к дверям и схватил куртку. — И мне не плевать на ее благополучие. Вы же здесь, разве нет? — И вышел вон.
Тесс глянула в несчастное личико завывающей Рен — сморщенный лобик, курносый носик, крохотный язычок, свернутый, точно картофельный чипс. Неужто интуиция подсказала верно? Но если Норт не отец, зачем разрешил записать себя в свидетельство о рождении? А если отец…
Так много вопросов, так мало ответов. Баюкая хрупкое тельце, Тесс поколебалась, но затем направилась в спальню Бьянки. Открыла дверь и переступила порог.
Комната напоминала юдоль скорби. Тесс не верилось, что мужчина, выплеснувший на стены столько эмоций, мог хладнокровно отвергнуть собственного ребенка. Если только она не ошиблась в суждениях. Возможно, все эти эмоции как раз объясняли, почему Норт отказывался сближаться с девочкой.
Рен начала затихать. Тесс глянула на личико, что больше смахивало на лягушачье.
— Я не твоя мама, милая.
Но прямо сейчас сиротка лучше всякого другого распознавала прикосновение Тесс. Она плотнее прижала ребенка. Годы практики в профессиональной отстраненности и собственное трезвомыслие не дадут ей привязаться с чужой малышке. Вот только чья же она дочь?
— Я постараюсь, Бьянка, — прошептала Тесс пустой комнате. — Обещаю. Я постараюсь изо всех сил.
***
Иену требовалось убраться подальше от дома, от нее. Вдова Хартсонг подмечала слишком многое. Он зашагал к тропе, что вела в горы. Для человека, выросшего в городе, Иен слишком любил находиться вне дома. Он прошел часть Аппалачской тропы, во время зимней метели поднялся на гору Уитни и одолел тропу Джона Мьюира. Еще Иен облазил Европу, не имея в рюкзаке ничего, кроме смены нижнего белья и тех препаратов, которые ему удавалось достать в то время.
Порыв сырого мартовского ветра заставил его пожалеть о более теплой куртке, но Иен не был готов повернуть назад. На востоке маячила старая пожарная каланча. Он поднимался на нее пару раз, но сегодня ему хотелось твердо стоять на земле.
Белохвостый олень перебежал дорогу. Иен свернул с тропы и пошел за ним к ручью. Подойдя ближе, он услышал звук, отличный от обычного шума текущей воды. Что-то вроде вопля доносилось от обломков старого самогонного аппарата.
Иен ускорил шаг. Он обнаружил перегонный куб еще во время одного из своих первых походов, определив, что это такое, по характерному U-образному расположению камней, которые отмечали местонахождение заброшенной печи. Рядом лежала ржавая бочка емкостью пятьдесят пять галлонов, старое оцинкованное ведро без дна и несколько битых мутных от грязи стеклянных банок. Но внимание Иена привлекли остатки старого котла — ржавые плиты из листового металла со следами топоров: метка на память от таможенных инспекторов. Теперь под ним застрял мальчишка.
— Как больно!
Нога мальчика попала под самую тяжелую часть изношенного котла. Иен поспешил к нему.
