– Ладно. Записывай…
Я продиктовала секретный мобильный телефон.
Ира записал и тут же набрал директора. Представился. И четко, почти не заикаясь, объявил, что у его дочери рак мозга и в связи с этим он хочет продать свой фильм каналу.
Директор содрогнулся. У него самого были дети, и оказаться в положении Иры – не приведи господь. Директора пронзило сочувствие. Он готов был пойти навстречу несчастному, но существуют формальности.
– Кому принадлежат права на фильм? – спросил директор.
Ира безмолвствовал. Может, не знал.
– Я выясню, – пообещал директор. – Позвоните мне через час.
Директор дал распоряжение своим помощникам, и они за пять минут все выяснили: фильм принадлежит студии Горького, и телевидение не имеет права купить его у частного лица. Это все равно что купить краденую вещь.
Директору канала предлагалась афера. Хорошо, что он проверил.
Ира позвонил ровно через час. Представился.
– Права у студии Горького. Вы что, не знали? – спросил директор.
Ира бросил трубку, как обжегся. Директор понял: звонивший знал. Все знал, но рассчитывал, что проверять не станут. Словосочетание «рак мозга» – как электрошок, а в состоянии шока люди забывают о формальностях. Однако директор оказался осторожным. Он был опытный чиновник. Дело не выгорело. Ира выглядел как жалкий аферист.
Директор позвонил мне и спросил:
– Это ты дала телефон?
– Я, – созналась я.
– А кто он такой, этот Ираклий Аристотелевич?
– Джентльмен удачи.
– А у него действительно больна дочь?
– Не знаю, – призналась я.
Ира – человек непостижимый. В нем сочетаются вершины и пропасти. Могло не оказаться ни дочери, ни рака. Но зачем думать о человеке худшее? Недаром существует презумпция невиновности.
Ира позвонил через неделю как ни в чем не бывало.
– Т-т-ты будешь сегодня дома с семи до восьми вечера?
– А что? – насторожилась я.
– Я участвую в передаче «Кто хочет стать миллионером?». Я хочу выиграть миллион на операцию дочери.
– А я при чем?
– Звонок другу. Я тебе позвоню.
– Нашел интеллектуалку…
– В-в-все равно. Сиди дома.
Я догадалась. Ира хочет на всю страну сообщить, что я – его друг. Ну, пожалуйста.
В назначенное время я сидела дома, но звонка не последовало. Ира провалился гораздо раньше подсказки. Его выигрыш составил одну тысячу рублей.
По окончании игры он мне позвонил.
– Я перепутал название ящерицы, – весело сообщил он. – Надо было сказать «игуана», а я сказал «варан».
Ира весело засмеялся. Я поняла, что он нисколько не расстроен. Выиграл – хорошо, не выиграл – тоже хорошо.
– А как же деньги на операцию? – спросила я.
– А… У нее доброкачественная опухоль. Здесь тоже могут прооперировать. А здесь – совсем другие деньги.
Я вздохнула. Из одолженца Ира превратился в афериста. Плавно перетек из одного в другое. А может, все так и было, как он говорит. Вначале подозревали один диагноз, потом он не подтвердился. И это большое счастье.
Голос у Иры был легкий, настроение неплохое.
– А жена у тебя есть? – спросила я.
– Т-т-т-татьяна.
– Звезда? – ехидно уточнила я.
– Л-л-лучше, – серьезно ответил Ира. – Звезда светит всем, а Т-т-т-татьяна только мне.
– Вы расписаны или так…
– Мы не расписались, но живем вместе уже семь лет.
– А почему не расписались?
– Мама не хочет, – уклонился Ира.
«Это ты не хочешь», – подумала я, но вслух не произнесла.
Квартира для Иры – как смерть для Кощея Бессмертного. Он ее прятал на конце иголки, иголка в яйце, яйцо в утке. Поди достань.
Квартира – это смысл и содержание всей жизни. А тут Татьяна, да еще с ребенком. Прописывать обеих, а при разводе делить на троих. Ни за что.
– А ты ее любишь? – спросила я.
– Да. Люблю. Но мое правило: НИКАКИХ ЖЕРТВ. Иначе любовь быстро превратится в свою противоположность.
Я задумалась. Разве можно прожить без жертв?
Дети – сплошные жертвы. Любовь. Красота. Только и делаешь, что наступаешь на собственное горло. А творчество? Оно выжирает всю жизнь, всю энергию. Сколько всего потеряно из-за этой зависимости?
Бедный Ира скачет на своем коне под знаменем, на котором начертан лозунг: «КВАРТИРА». В жертву этой мамоне брошено все: талант, любовь, репутация, качество жизни.
Что это? Ложная цель. Бедный всадник не в ту сторону скачет. Но разве вся жизнь с ее неизбежным концом не есть ложная цель?
Во второй половине жизни время идет быстрее. Только что была осень, а уже – весна.
Я продолжала писать свои рассказы и повести. Получалось по-всякому: хуже и лучше. Но художник не обязан работать ровно. Его кривая как электрокардиограмма – вверх и вниз. Если бы писатель писал все лучше и лучше, то к концу жизни становился бы Львом Толстым. И у нас в стране были бы сотни Толстых и Достоевских.
В стране произошли громадные перемены: был развитой социализм, стал дикий капитализм.
В моей жизни ничего не менялось. Я как была, так и осталась – средний класс. Располагалась между нищими и богатеями. Нищих было больше. Почти вся страна.
Иру я потеряла из виду, но, исходя из его характера, думаю, что и в его жизни ничего не менялось. Он уговаривал продюсеров дать ему постановку и при этом искал деньги, чтобы заткнуть очередного навязчивого кредитора. Его квартира на улице Горького (теперь Тверской) выросла в цене в сто раз. Она стоила многие миллионы. Ее можно было выгодно продать, сдать под офис. Иметь офис на Тверской улице – хрустальная мечта любого предпринимателя. В руках Иры оказались сокровища Али-Бабы, но он не пожелал ими воспользоваться. Для этого надо было частично (сдать) или полностью (продать) отказаться от квартиры. Выехать из квартиры – значит выехать из себя. Это не совпадало с его амбициями. А без амбиций Ира – никто, ничто и звать никак. Просто Ира, и все. Никакого удельного веса. Пух. Перо. Дунешь – улетит.
А деньги… Ну, раздаст он кредиторам… Да плевать на них. Кто они ему… Купит новую квартиру или снимет где-нибудь в Измайлове, это будет другая квартира с пьющими соседями и дворниками-татарами. По утрам: здрасте – здрасте…
Образ БОЛЬШОГО режиссера (Бондарчук, Любимов) с благородной сединой, живущего в самом центре, имеющего международные призы, – Ире нужно только такое ви́дение себя. И другого он не допустит.
Начало лета.
Раздался звонок. Я сняла трубку, там молчали. Я поняла, что это Ира, продирается сквозь первую согласную.
– Здравствуй, Ира… – отозвалась я.
– Т-т-т-т…
– Да, я тебя узнала, – опередила я его вопрос. – Как поживаешь?
– Я л-л-лежал в б-больнице. Т-т-три месяца в реанимации. Оп-перация н-на сердце. М-мне ставили ш-шунты. П-пять ш-шунтов. Я чуть не умер.
Я поверила сразу. У Иры вполне могли забиться сосуды, питающие сердце. Тем более при его неспокойной жизни. Ни минуты покоя.
– К-к-когда я уходил из больницы, врач мне сказал: «Ираклий Аристотелевич, мы думали, что будем вас выносить отсюда вперед ногами. А вы уходите на своих ногах. Это благодаря вашей силе духа».
– Очень может быть, – согласилась я. – А как ты сейчас себя чувствуешь?
– У меня совсем нет денег. У меня до десятого июня – семь рублей.
Я вспомнила, что сегодня первое июня. Получается меньше рубля в день.
– Приезжай, я тебя покормлю, – предложила я.
– Н-ну, я поем один раз. А дальше?
В самом деле. Но что я могу сделать? Усыновить его? Выйти за него замуж?
– Я б-б-был у директора киностудии, – продолжал Ира. – Он мне сказал: «Ираклий, я готов тебе помочь. Найди хороший материал, я найду спонсора. Я запущу тебя в производство. Но нужен сценарий. Сейчас кризис сценариев. Самое главное – история». Понимаешь? Должна быть интересная история. Желательно мелодрама. У тебя есть такая?
– Купи мою книгу, почитай, – предложила я.
– А сейчас ты над чем работаешь?
– Пишу повесть.
– Какую?
– Что, ты не знаешь мои повести? Они все одинаковые. Бери любую.
– Н-нет. Я хочу последнюю. Которую никто не читал.
– Тогда жди. Я медленно пишу.
– Сколько ждать?
– Год.
– Я с-согласен. Но обещай, что больше никому не отдашь.
– Обещаю, – сказала я.
Я знала, что ему никто не даст постановку, но мне было его жаль. Человек после операции, еле жив. Ему нужна надежда и видимость полезной деятельности. Почему бы не получить надежду из моих рук. К тому же Ира – из моей молодости, обаятельный, несуразный мальчик из хорошей семьи.
– Как мама? – спросила я.
– Мама умерла.
– Давно?
Ира вздохнул. Я поняла: ему тяжело вспоминать.
– А Татьяна существует?
– Если бы не она, я бы сдох. Она приезжала ко мне в больницу каждый день.
– Так это любовь… – определила я.
– Да нет. С-с-сострадание. Она очень хороший человек.
Я хотела спросить: расплатился ли он за квартиру, но не спросила. Как он мог расплатиться, если нигде не работает и ничего не зарабатывает. Привык быть в должниках. Привыкают же люди ходить на протезе.
