транспорт редко ходит.
Личный водитель. Когда-то такой был и у их семьи.
– Да не надо, доберусь…
– Доберешься? – заволновалась мама. – Точно все нормально?
– Нормально, мам, не дергайте человека.
С тех пор как Дима стал работать, он по-другому посмотрел на труд окружающих его людей. И если какой-нибудь нетерпеливый покупатель мог хамить молодому, только устроившемуся на работу кассиру, Дима не позволял себе подобного.
Добрался он до премиальной многоэтажки только спустя сорок минут. Трамваи действительно ходили редко, пришлось идти пешком. Дверь Диме открыла Надя. Она была в бежевых широких домашних штанах и объемном кардигане.
– Привет, – улыбнулась Надя и взяла у него плащ.
Диме показалась, что ее радушие, проявившееся всего лишь в одном слове, добавило ему немного сил.
– Ты голодный? Пойдем на кухню.
– А мы можем у тебя посидеть? Я устал…
Надя кивнула и заправила прядь волос за ухо, обнажив маленькую золотую сережку. Дима хоть и едва мог дышать от усталости, все же отметил, что вот такой – домашней и милой, без своей брони – Надя стала совсем другой, какой-то… Он не мог точно сформулировать, но ему хотелось ее разглядывать и наслаждаться тем, что он видит.
– Только еды надо взять. Пойдем. – Она махнула рукой и скрылась за углом.
– Здравствуйте, – сказал Дима, заходя в столовую.
На него тут же обрушилось доброжелательное:
– Привет, привет!
– Как добрался?
– Кушать будешь?
Надя взяла тарелку и стала щедро накладывать в нее большие кусочки разных блюд.
– Мы у меня посидим, ладно? – сказала она маме.
– Сидите, конечно. Можешь торт взять, он в холодильнике на кухне.
А пока Надя выискивала, чем еще можно угостить Диму, разговор за столом продолжился.
– Так как вы теперь? Какие долги осталось погасить?
Дима увидел, как Надя подняла голову и удивленно посмотрела на его родителей.
– Да пока крутимся, ничего, нормально.
Дима сжал челюсти. Он не сомневался, что пазл у Нади в голове сложится правильно. Он ждал, что вопросы она начнет задавать, как только они окажутся наедине в ее комнате, но Надя тактично молчала.
Во время еды Дима беззастенчиво оглядывал ее комнату. Большая, светлая, с огромной кроватью на возвышении. Около рабочего стола на полках стояли кубки и грамоты.
– Это за что? – спросил он, указывая на них.
– За балет.
– Точно!
Он вспомнил, что Надя несколько раз упоминала, что занимается балетом. Он ее слушал, но, видимо, не слышал и не считал важным запоминать то, что она говорит. А сейчас ему вдруг показалось, что он теперь точно не забудет про Надю-балерину.
– А ты откуда так поздно идешь? – спросила Надя, как ему показалось, наобум, лишь бы поддержать разговор, но, сама того не подозревая, попала прямо в цель.
– Дела были.
Надя села в кресло напротив него и подобрала под себя ноги.
– У тебя когда контрольная по истории, или к чему вы там с Пашей готовитесь постоянно?
– В эту субботу.
– А потом все? Уроки прекратятся?
– Нет, Паша мне еще с экзаменом обещал помочь.
Замолчали. Надя пила чай, Дима ел. Случайно, потянувшись за своей кружкой, он задел мышку Надиного ноутбука, стоящего тут же, на чайном столике, и экран загорелся.
– О, ты «Друзей» смотришь? – спросил он.
– Да, люблю серию перед сном…
– Сезон какой?
– Первый, но я уже по десятому кругу. Хороший сериал.
– Хороший, – согласился Дима, а потом предложил: – Включи, давай глянем, а то я так устал, хочется немного мозг разгрузить.
Надя кивнула и нажала на пробел. Чтобы смотреть было удобно, им пришлось подвинуть свои кресла поближе друг к другу. А поскольку торт они взяли, а тарелки – нет, есть приходилось из одной емкости. Так и устроились: Дима держал огромный торт, оперевшись на подлокотник, находившийся ближе к Надиному креслу, а Надя в симметричной позе лениво ковыряла ложкой в десерте и пила чай.
– Ой, не люблю эту серию, – сказала Надя через несколько минут. – Давай переключим.
– Почему?
– Тут у них бабушка умерла, помнишь? Мне не нравится, как они над смертью шутят. Это единственная серия, которую я всегда проматываю. Неприятно.
– Они ведь не над смертью шутят, они очень светло показывают, что, даже если такое несчастье случается, надо вспомнить то хорошее, что было связано с этим человеком, и жить дальше.
– Все равно, – поморщилась Надя, – мне неприятно. Смерть – это вещь сакральная… Если уж над ней можно смеяться, то над какими, по-твоему, вещами нельзя?
Дима задумался.
– Наверное, над жестокостью. Насилием, например, избиением, терроризмом. Тут совсем не смешно.
Пока Дима говорил, Надя уже нажимала на клавиши на компьютере, переключая серию.
– Знаешь, мне кажется, над пороками смеяться можно и нужно, а над тем, что уродует не только твою душу, но и жизни других, – нельзя. Я не стал бы смеяться на стендапе, посвященном войне, например. У меня прадедушка воевал, а потом историю в институте преподавал. Он мне столько рассказал, что губы в улыбке ни за что не растянутся.
– Как думаешь, когда-нибудь будут смеяться над войной? – спросила Надя.
– Не знаю, страшно слишком.
– Ну ведь про Наполеона и Москву шутят. А там тоже страшно было. Комедия – это ведь какая-то трагедия плюс время. Забудется.
– Конечно, углы сгладятся, но как-то не смешно.
Немножко помолчали, а потом Надя снова нажала на пробел:
– Давай смотреть! Ты, если хочешь спать, не стесняйся ложись, я тебе плед могу дать, у меня здесь диван очень удобный.
Дима улыбнулся ей:
– Все нормально. А ты на торт не налегай, половины уже нет. Не боишься, что пуанты тебя не выдержат?
И засмеялся.
– Ну какой ты противный! Невероятно просто! Я теперь тебе ни кусочка не дам, верни торт! Дай сюда!
Дима прижал упаковку к себе и отломил нарочито огромный кусок. Они немного
