Стас расположился в кресле напротив Тарханова, а Лев, пройдясь по комнате, сел на маленький диванчик у окна.
– Если я правильно понимаю, вы пришли задать вопросы по поводу убийства Якова Соломоновича?
– Вы правильно поняли, господин Тарханов, – кивнул Стас, специально обратившись к директору по фамилии.
– Поверьте, для нас эта большая утрата.
От Гурова не укрылось, с каким театральным видом была произнесена последняя фраза, и он сразу понял, что искреннего разговора не получится.
На вид Тарханову было пятьдесят с хвостиком. Голову покрывали редкие светлые волосы, тщательно уложенные назад и покрытые блестящим гелем, отчего на первый взгляд все равно казалось, что человек лысый. Глубоко посаженные глазки, которые в народе часто называют поросячьими, не излучали искренность и доброту, скорее наоборот – в них сквозил голый расчет и цинизм. Тарханов был одет в серый костюм и черную рубашку с блестящими запонками, а его выправка говорила, что директор – постоянный посетитель спортзала. «В здоровом теле – здоровый дух, – подумал Лев. – Правда, немаловажно, на что этот дух направлен. Если во благо – хорошо, а если во вред?»
– Скажите, Тарханов, вы знали о связи Розенберга с Ларисой Абашеевой?
– Простите, о какой связи вы спрашиваете? – Тарханов слегка пригнул голову, всем своим видом показывая, что участвует в разговоре.
– А враги у Розенберга были? – Стас переводил разговор с одной темы на другую, пытаясь запутать директора, но, видимо, Тарханов хорошо подготовился к встрече с сыщиками, поскольку отвечал не задумываясь:
– Насколько я знаю, нет. У него было много друзей, а вот врагов… – Тарханов на секунду задумался: – Завистники были, безусловно. А у кого их нет? – Он натянуто улыбнулся, но, видя, что сыщики его не поддержали, ответил: – Нет. Точно, нет.
– А вы были знакомы с его телохранителем Ильей Соболевым?
– Вы подозреваете, что это он убил Якова Соломоновича? – вскинулся Тарханов, но тут же понял, что сказал лишнее, и постарался исправить положение: – Да, был. Ведь это я порекомендовал его в качестве личного охранника Якову Соломоновичу.
– Вот как? – удивился Стас.
– Да, я. А что здесь такого? – занервничал директор. – Не хотите же вы сказать, что это имеет какое-то отношение к убийству? – Он схватил лежащую на столе ручку и стал крутить ее в руках, косясь на Гурова.
– Не надо нервничать. Мы просто выясняем некоторые детали, которые помогут найти и разоблачить настоящего убийцу, – спокойно ответил Крячко, закинув ногу на ногу.
Весь последующий разговор не принес сыщикам ощутимых результатов, но Лев сделал для себя вывод, что Тарханов каким-то образом замешан в этом непростом деле или, по крайней мере, имел к нему какое-то отношение. Вежливо попрощавшись с ним, сыщики вышли на улицу, и Гуров придержал Стаса за руку.
– Что скажешь? Стоит установить прослушку и наблюдение за этим директором?
– Надо подумать. На первый взгляд Тарханов, конечно же, непростой тип, но, как я понял, за этим ничего не стоит. Он не из тех, кто может организовать заказное убийство да еще и придумать комбинацию с переделанным газовым пистолетом.
– Мне тоже так показалось, – согласился с ним Лев.
– В принципе если это не отнимет у нас много времени и не выльется впоследствии в неприятный разговор с начальством, то можно. По крайней мере, мы будем точно уверены в своих предположениях. – Стас почесал затылок. – Или же наоборот…
– Ладно, – посмотрел на часы Лев. – На сегодня, думаю, хватит, давай по домам. – И хлопнул Стаса по плечу.
Как только за сыщиками закрылась дверь, Константин Тарханов подошел к шкафчику, служившему еще и баром, и достал оттуда початую бутылку коньяка. Плеснув себе на дно бокала, он вернулся за стол. «Интересно, им что-то известно или они, как всегда, создают видимость работы, проверяя окружение убитого? – размышлял он. – Надо позвонить Альбине».
Сейчас Тарханов был, как никогда, сосредоточен и напряжен. Все произошло именно так, как и задумывалось: Розенберг мертв, и теперь он, Константин Тарханов, получит от жизни все, к чему так долго и упорно стремился…
Константин рос ребенком уникальным, на удивление всем окружающим. Утром вставал, чистил зубы, вечером ложился спать, не капризничал, отличался отменным аппетитом; в детсад бежал с охотой и возвращался с радостью. Когда пришла пора идти в школу, Костик спокойно, без нетерпеливой дрожи или отвращения, взял ранец, деловито обернул букварь и сам, без помощи матери, надел школьную форму. Придя в класс, он не стал захватывать первую парту и не спрятался на задней, а разместился в серединке, где и провел последующие десять лет. Костик не коллекционировал марки, не собирал пластинки известных в то время западных певцов, не мечтал о джинсах, не курил на переменах и даже не убегал с физкультуры. Но тем не менее десятилетнее пребывание в школе не прошло для него даром. Одну способность, а возможно, талант, Костику – не без помощи, конечно же, ребят и учителей – удалось развить до совершенства. Он был прирожденным общественным деятелем. Староста класса, профорг, председатель комиссии. Какую бы общественную нагрузку ему ни поручали, он справлялся со всем. Способность Костика руководить и организовывать выявилась уже с первого класса, когда им поручили собрать макулатуру. К десятому классу она расцвела, в институте созрела, а в дальнейшем стала приносить ощутимые плоды.
Свою первую победу Константин одержал при сборе металлолома. Классу нужно было выбрать ответственного за это мероприятие, но нужной кандидатуры не выявлялось: отличник Саша торопился на занятия по музыке; Таня, староста класса, была девочкой, да к тому же за стенами школы совсем не имела авторитета среди одноклассников. Тогда выбор пал на Костика, и за него моментально проголосовали все ребята в классе. Когда они вышли на улицу после занятий, Сергей, признанный среди мальчишек силач и вожак, похлопал его по плечу и солидно проговорил:
– Давай, Костян, действуй. Если что, мне скажи, я несознательным объясню…
В те годы подобные мероприятия проводились с некоторым энтузиазмом, поэтому «несознательных» не оказалось. Их класс не только выполнил план по сдаче металлолома, но и перевыполнил, за что и получил одно из первых мест в школе. С тех пор вопрос об ответственном за проведение мероприятий никогда не обсуждался. Единогласно и, можно сказать, навсегда им был выбран Константин Тарханов. Когда возникала такая надобность, все смотрели на Костика: он хмурился, тяжело вздыхал, но все же соглашался.
Так, пробыв в школе хорошистом и общественником, Константин получил приличный аттестат и великолепные характеристики. В отличие от остальных он не думал заранее, куда пойдет учиться после школы. Институт выбирался не по призванию, а за отсутствием такового. Родители, учителя и все, кто его знал, не сомневались, что, куда бы он ни пошел, у него все получится. Сейчас Тарханов уже и не помнил, почему выбрал именно строительный институт. Когда после первого курса он понял, что ему предстоит стать строителем, отнесся к этому ровно – нормальная работа, ничем не хуже остальных. Лекции он не пропускал, аккуратно писал конспекты, сдавал зачеты и экзамены и двигался по общественной лестнице. В свое первое студенческое лето Костя стал одним из руководителей стройотряда. Общественная и руководящая деятельность в школе не прошла для него даром, он становился незаурядным психологом. Одни делили окружающих на парней и девушек, другие – на успевающих и не очень, москвичей и иногородних, умных и не совсем, на тех, кто имел богатых родителей или же был обычным студентом. А Костик отличался от однокурсников тем, что не делил товарищей на какие-то категории, а старался подходить к каждому индивидуально. Он давно понял, что выделяться особо не следует, но и смешиваться с общей массой тоже не самый лучший из вариантов. Ему, конечно, хотелось занять свое особое место в обществе, но он не собирался как-то там выпячиваться или наступать кому-то на больное самолюбие, нет – хотел только, чтобы все знали, что он, Константин Тарханов, не просто второкурсник или общественный деятель, а личность, причем личность с большой буквы. И он работал в этом направлении по всем фронтам.
К примеру, выбирая свой стиль общения с преподавателями, Костик делал большой акцент на свой внешний вид. Он прекрасно понимал, что в любом обществе встречают по одежке. В те годы ребята в основном носили импортные костюмы и белые рубашки с галстуком. Нет, были, конечно же, и разные там длинноволосые хиппи, но их Костик вообще не брал во внимание. Он остановил свой выбор на скромном, всегда хорошо выглаженном костюме и клетчатой рубашке без галстука. Из обуви – обычные начищенные туфли без всякого там каучука, чтобы в глаза не бросались. В общем, увидев входящего на экзамен Константина Тарханова, большинство преподавателей охватывал острый приступ ностальгии, на что, впрочем, и рассчитывал Костик. Разговаривая с профессорами между лекциями и отвечая им на экзаменах, он придерживался спокойного и уважительного тона, но без подобострастия, что тоже нравилось старшему поколению. К концу третьего курса к Костику на кафедре, хотя он и не блистал знаниями, относились уважительно, постоянно выделяя его среди шумной и пестрой студенческой толпы.
