— Насчет оцеанусов, пожалуй, все, — сказал Семен.
Эту фразу толмач тут же переложил на английский лад:
— Надо, наконец, назвать воды восточные. Они составляют оцеанус индикус…
Ответы учеников воспламенили сэра Грэйса. Он воодушевился. И заключил урок уверением, что его слушатели со временем побывают под парусами в перечисленных оцеанусах. Выразил сожаление, что наряду с картами европейской, гишпанской и португальской не может повесить карту российскую — таковой нет.
Возможно, сэр Грэйс заподозрил что-то. Но ему нравился этот пышущий здоровьем рыжий крепыш.
И он поставил Челюскину в журнале — знает.
«Боже милосердный, — думал сэр Грэйс, — помоги всем этим парням стать настоящими мореплавателями. Пусть же узнают они все четыре оцеануса по брызгам волн на своих лицах».
…А пять обещанных сигар толмач получил. Челюскин умел держать слово.
КОМУ СВЕТЯТ ЗВЕЗДЫ
Первый поход в шхеры Финского залива!
Этого дня долго ждали.
И вот наконец пристали на галере к скалистому безымянному островку. Разожгли костер. Варили в котле гречневую кашу с говядиной. Поставили шалаши.
Андрей Данилович Фархварсон, одетый в парусиновую робу, вспомнил, как в детстве отец повез его на шлюпке в море. Разыгрался шторм. Шлюпку перевернуло. Чудом добрались до каменистой гряды. Тут и переждали непогоду. Через двое суток рыбаки сняли отца и сына с гряды.
— Тогда я дал себе зарок, — говорил Фархварсон, — навсегда забыть о море. Заняться философией.
— А стали навигатором! — зашумели школяры.
— Единственный случай, когда я обманул себя. Древние говорили: времена меняются, и мы вместе с ними. В юности меня поразила одна вещь. Луна, находящаяся близ какой-либо звезды, через сутки, когда небо совершит целый оборот, отстанет от этой звезды на 13 градусов, и непременно к востоку. Через двое суток от той же звезды отодвинется на 26 градусов. Через 27 дней с четвертью Луна возвратится к той же звезде с западной стороны.
Фархварсон запрокинул лицо к звездному небу.
— Сие известие поразило меня. О другом ни о чем не мог думать. Я начал наблюдать астеризмы, или, как говорят, созвездия. Как же увлекла меня геометрия неба! Прямая линия, проведенная от Большой Медведицы — посмотрите! — коснется Полярной звезды. Продолжим линию — продолжайте ее глазами! — и коснемся пяти звезд астеризмы Кассиопеи. Но дальше, дальше пойдем, друзья мои, по прямой. И что нам встретится? Звезда Андромеда!
Восторг светился в глазах профессора! Он был горд сказанным. Можно было подумать, что не кто иной, как он сам сотворил все эти звездные чудеса.
— Друзья мои! Вы можете сказать, что все это астрономия. Нет! Нет, нет и нет! Это учебник штюрмана. Так я нарушил свой детский зарок. Кораблевождение стало моим жизненным уделом. И оно — ваш удел. Я в это верю!
Рассказ профессора слушал и шкипер галеры. Старый морской служака внимал Фархварсону, как малое дитя. Он не скрывал своего удивления:
— Чудно! Водолей — он же Аквариус.
И через минуту:
— Стрелец — он же Сагитариус. Чудно. — Моргал желтыми ресничками. Трудно было поверить, что этот простодушный мужик — он же громогласный хозяин на галере.
Прончищев с каким-то новым для себя чувством узнавал небо:
— Альфа. Бета. Епсилон. Зита. Дельта.
Слова эти можно читать, как вирши. Что-то земное: дельта. И недосягаемое, высокое: альфа-а-а-а. Азбука неба на этом безлюдном островке читалась иначе, чем в городе. И в то же время Луна цветом и яркостью напоминала слюдяной фонарь на Невском.
Он зажмурил глаза. И увидел суденышко во льдах. Со всех сторон — торосы. Ночь. Звезды. А кто там, господа, на капитанском мостике? Прончищев. Это который Прончищев? Который из Калуцкой, что ли, губернии? Он самый. Ты гляди, чего делается! «Перепелочка, пташечка, прилетела, прибрала…»
— Васька! Пошли!
— Куда, Семен?
— Нам кусок острова дали. В лоцию положим.
Камни, покрытые темным, скользким мхом. Хвойные дерева оплели узловатыми корнями валуны. Мрачно. Сыро.
За отмелью — угловатые рифы.
На твердом картоне Челюскин рисует все изгибы береговой линии заданного румба. Прончищев разматывает веревку, размеренную на дюймы. Сейчас он узнает глубины…
Поработав часа два, двинулись по отливу. В узкой скалистой теснине нашли Харитона и Дмитрия Лаптевых.
— Сделали лоцию?
— Ага!
— Покажите. — Семен придирчиво осматривает картон. — Неплохо.
— Вирибус унитис! — Харитон хохочет. — Соединенными усилиями.
— Латинист!
— А то! — гордится Харитон.
— Нашел чем удивить. То ли я не знаю латыни. Пожалуйста! — Прончищев весело демонстрирует свои знания латыни: — Вилы — вилатус, воз — возатус, навоз — навозус.
Челюскин изогнулся, ловко просунул голову меж ногами Васьки и, посадив его на плечи, с диким ржанием понесся по берегу: «Навозус на возатусе».
— Ребята, выручайте!
Дмитрий и Харитон повисли на руках Челюскина. И Семен всех троих поволок на себе.
— Поняли, кто есть среди вас Геркулес? — Но не выдержал, поскользнулся, и вся гогочущая орава плюхнулась в воду.
— Вот чертяка! — отряхиваясь от брызг, ворчал Харитон. — Искупал в своем оцеанусе глациалиусе.
— Силен! — восторгался Дмитрий. — Ничего против не скажешь. Я, ребята, предлагаю назвать наш остров в честь этого Геркулеса. Кажется, неплохо: остров Челюскина.
— Не-а! — Челюскин замотал головой. — Маловат для меня. Мне оцеанус подавай. Вас двое. Вам и остров. Остров Лаптевых! Каково?
— Ага, ему — оцеанус, а нам — так остров! — загнусавил Харитон. — Если на то пошло, согласны разве на море. Верно, Димушка?
— Ну дайте мне тогда. Я человек простой. — Васька протянул ладонь: — Подайте островок, подайте островок…
— Черт с ним! — расщедрился Семен. — Пусть берет. Не пропадать же добру.
…На следующее утро покинули остров.
Сквозь тонкие переборки было слышно, как гангутский кавалер разорялся на палубе:
— А ну — в рей, грот, фал! — прибавим узлов!
Весла выверенно поднимались и опускались в воду, казались воздушными и нераздельными, как крылья гигантской птицы.
В скалах Финского залива таятся коварные ветры. Но сейчас залив был безобиден, он послал галере легкий ветерок.
— Остро-о-о! — ликующе крикнул Семен.
— Остро! — охотно согласился гангутский кавалер, прибавивший астрономических знаний, но не отрешившийся от старых морских выражений. О, служака никогда не произносил «норд-ост», но непременно — греко. Норд-трамунтана. А утро всех ветров — ост — звучало в его устах как имя пряного цветка — леванте. Но южный ветер… Какое слово — рокочущее, как прибой, стремительное, как полет альбатроса. О-остро-о! Не отсюда ли «остров», вырастающий из ветра, от режущих подводных риф?
Профессор Фархварсон стоял на носу галеры, подставив лицо ветру. Его пронзило острое, счастливое ощущение жизни; высоким голосом пропел Гомеров стих:
Не было пристани там, ни залива, ни мелкого места.Вкруг берега поднимались, торчали утесы и рифы.
И оглянулся на парней: каково? Навигатор, астроном, звездочет, а не чужд элоквенции, или, как там, поэтическому красноречию?
Глава пятая
ТАНЯ КОНДЫРЕВА
Милостивый государь мой батюшка Василий Парфентьевич!
Вот уже пять лет минуло, как покинул я Богимово. Вы бы и не признали меня теперь. Учебе скоро моей конец, пойду служить на корабль. Я теперь знаю градшток, пелькомпас, астролябию, квадрант — это первые штюрманские инструменты. Читаю небесные светила и звезды. Я крепок, здоров.
В последнем своем письме вы дали знать, что Федор Степанович Кондырев решил переменить местожительство и трогается обозом со всем семейством в Санкт-Петербург. Сейчас это делают многие дворяне. Домов здесь строится много, от подрядчиков нет отбоя. Имея столь крепкое поместье, какое у Кондырева, в столице можно жить в полное удовольствие.
Батюшка, передайте Кондыреву, что я буду рад увидеть его в добром здравии и расположении. Буду рад увидеть и супругу его Анастасию Ивановну и дочь Татьяну.
Случай бывать у них льстит мне.
Прошу, батюшка, не оставить меня вашею родительскою милостью.
Ваш сын Василий Прончищев.
Милостивый государь батюшка Василий Парфентьевич!
Сразу хочу сообщить, что принял меня Федор Степанович ласково. Купили они дом в самом центре, близ Невского проспекта.
Все ваши деревенские гостинцы мне вручены.
Теперь моя комната заставлена варениями и солениями. Мой друг Челюскин великий охотник до богимовских настоек и малинового сиропу.
