исключавшей всякую растительность.
– Да, в полдень тут не слишком-то укроешься от солнечных лучей, – заметил я, с любопытством оглядывая дворик. – Разве что к рыбкам нырнуть с головой. Видать, Учитель не слишком любит ухаживать за растениями, раз даже цветов не держит возле дома.
– Дело вовсе не в этом, – возразила китаянка. – Просто здесь деревья были бы плохим знаком.
– Небось, не по Фэн-шуй? – с легкой ехидцей спросил я.
– Не умничай, – фыркнула Сун Лимин и достала из сумки свой знаменитый блокнот. Вырвав лист, она изобразила на нем знак и протянула мне. – Смотри, этот иероглиф состоит из двух ключей: «дерево» и «ограда». Значение иероглифа – «безысходность» или «осажденное положение». Двор Учителя по форме напоминает графему «ограда», и если посадить здесь деревья, то они будут нести хозяину дурное предзнаменование. Первые владельцы дома (далекие предки Учителя и основатели деревни) предпочли не сажать во дворе деревья и заложили все камнем, чтобы растения не появлялись сами. Понимаешь теперь, в чем смысл?
– Понимаю, – вздохнул я, засовывая рисунок в задний карман штанов. – Только не понимаю, почему суеверия тысячелетней давности по сей день продолжают жить.
– Я тебе уже говорила, что иероглифы – это не суеверия, – ответила китаянка. – Однажды ты в этом убедишься сам. Если бы европейцы мыслили, как китайцы, то давно бы уже поняли, что все в мире взаимосвязано: пространство, слова, иероглифы, растения, люди, сны… И что все должно находиться в гармонии. Когда вы научитесь понимать эти связи, у вас станет гораздо меньше проблем. Древние архитекторы строили Хунцунь, опираясь на законы вселенской гармонии, и здешние жители не без оснований считают себя самыми счастливыми людьми в мире – уже тысячу лет! Не видишь ли ты в этом подтверждения тому, что в «суевериях» все-таки есть разумное зерно?
Я только пожал плечами и вслед за Сун Лимин вошел в дом. Где-то под потолком тут же раздался тихий звук колокольчиков. Через секунду перед нами возник человек в причудливом одеянии. Поверх традиционной китайской рубахи и шелковых штанов он накинул плотный многоцветный халат. Бордовый снаружи, халат имел синюю подкладку, а под ней виднелась еще одна – изумрудно-зеленая. На широких манжетах и отложном воротнике красовались золотые полумесяцы. Запястья мужчины были унизаны большими серебряными и костяными браслетами, на шее у него висело массивное украшение из гнутого золота. Ну просто жар-птица, а не человек! В ладони он держал три нефритовых шара и без устали гонял их по кругу, ловко перебирая длинными пальцами.
– Ni hao, Wang lao shi! 18 – воскликнула Сун Лимин, подбежала к хозяину дома и крепко его обняла. Он тоже обхватил девушку руками, при этом пальцы его ни разу не сбились и с прежней ловкостью продолжали вращать светло-зеленые шары за ее спиной.
После приветственных объятий китаянка представила меня Учителю – тот с улыбкой кивнул. У него было поразительно молодое лицо – гладкое, с едва заметными морщинками в уголках глаз, и при этом абсолютно седая борода клинышком. Такие же идеально белые волосы на голове были стянуты в узел и перехвачены серебряным зажимом. Я так и не смог определить, сколько же Учителю лет. Он был одним из тех, кого называют человек без возраста.
Ван Хунцзюнь что-то сказал моей спутнице, и она перевела на русский: Учитель приглашает наверх выпить чаю и поговорить. Мы поднялись на второй этаж, в комнату с огромным, на полстены, окном – из него открывался чудесный вид на синеющие вдали горы и поле с желтыми цветами. В помещении витал едва уловимый аромат каких-то специй. Я понимал, что этот запах мне до боли знаком, но дать ему конкретное название был не в состоянии.
Сложив ноги по-турецки, мы уселись на разноцветных подушках вокруг низкого чайного столика. Пока Сун Лимин заваривала в прозрачном чайнике цветы хризантемы с красными ягодами барбариса, никто не проронил ни слова. Мы молча наблюдали, как цветки медленно распускаются в кипятке, как вода принимает желтый окрас и ее цвет становится все более интенсивным. Китаянка налила чай в пиалы, и мы так же безмолвно стали его пить.
Я чувствовал, что тишина в комнате, подобно цветочному напитку, постепенно становится насыщенной. Я вдруг ощутил вкус тишины и увидел ее цвет. Описать эти вкус и цвет практически невозможно, потому что они были никакие, они были лишены привычных человеку качеств. И в то же время тишина была до предела наполнена смыслом, она звенела и благоухала, она проливалась на меня свежим дождем, она приятно щекотала нервы. И я понял, что это мое ожидание чуда, мое нетерпеливое желание прикоснуться к тайне окрасили безмолвное чаепитие в тончайшие краски, сделали его столь завораживающим и многозначительным.
Первым прервал молчание Ван Хунцзюнь.
– Ты исповедуешь какую-нибудь религию? – спросил он меня через переводчицу. – Веришь в бога или другие высшие силы?
– Нет, – ответил я и, помедлив, спросил: – Это плохо?
– Это отлично, – усмехнулся Учитель. – Чем меньше в голове всяких догматов, тем проще следовать даосскому Пути.
– А разве даосизм – это не религия? – удивился я.
– Боже упаси! – Ван Хунцзюнь изобразил на лице шутливый ужас. – Не вздумай кому-нибудь такую глупость ляпнуть – поднимут на смех. Для нас никогда не существовало религии – мы всегда были натурфилософами. Вселенная для даоса изначально была миром бесконечных превращений в природе. Миром метаморфоз. Тебе это о чем-нибудь говорит?
– Нет, – покачал я головой. – Набор слов.
– Нестрашно, – сказал Учитель. – Просто тебе пока еще не присуще алхимическое сознание, у китайцев же оно было с самого начала. Рано или поздно ты все поймешь.
– Я надеюсь, – сдержанно ответил я, доливая себе чай. – А чем алхимическое сознание отличается от обычного?
– Алхимическому сознанию ясно как божий день, что Вселенная – это извечное взаимодействие двух начал: Неба и Земли. Небо (Ян) – это все, что в мире есть мужского рода, это вечное Оплодотворение. Земля (Инь) – все, что есть женского рода. Небо – это всегда Свет и Текучесть. Земля – непременно Тьма и Твердь. Свет бесконечно проистекает в Тьму и оплодотворяет Твердь. Так в мире рождаются все формы, и они без конца превращаются одна в другую. Конца попросту не существует. Так же как не существует начала. Есть лишь вселенская бесконечность – Дракон, кусающий себя за хвост.
– Ну а как же быть с тем фактом, что человек рождается и умирает? – возразил я. – Ведь совершенно очевидно, что есть точка начала и конца жизни.
– Вот этим алхимическое сознание и отличается от неалхимического, – спокойно сказал Ван Хунцзюнь, не глядя на меня и снова увлеченно катая по ладони нефритовые шары. – Ты говоришь с позиций логического развития всего сущего. Ни о каких случайных превращениях и отклонениях в этой
