на них, он сошел с лестницы и сел в фаэтон, вызванный официантом. Они поехали в Михайловскую больницу. Гига сидел рядом с Корнелием. Мито — на переднем сиденье, Кукури стоял на запятках.
— Мерзавец, что он натворил! — ругался Кукури и в то же время упрекал себя: — И пришло же мне в голову пригласить вас в этот проклятый клуб!
Фаэтон въехал во двор больницы.
Корнелия сейчас же взяли в операционную и, наложив асептическую повязку, положили на койку.
Дежурный врач вызвал Мито и Гига к себе в кабинет.
— Рана опасная, — сказал он. — Советую оставить раненого на ночь в больнице. Утром его осмотрит главный хирург. Тогда решим, как быть дальше.
— Не знаю… — заколебался Мито. — Разрешите позвонить к нему домой.
— Подожди, — возразил Гига, — сейчас три часа, ты переполошишь людей.
— Что же тогда делать?.. — размышлял Мито.
— Позвоните и скажите, что рана легкая, — посоветовал врач.
Резкий телефонный звонок поднял Дата Микеладзе с постели.
— Корнелий легко ранен в ногу, — услышал он. — Мы с ним в больнице. Оставить ли его на ночь здесь или вы приедете за ним…
— Корнелий ранен? — переспросил спросонья Дата.
Елена вскрикнула. Когда она немного успокоилась, супруги оделись и вышли из дому…
На улице не было ни души. На Плехановском проспекте повстречался извозчик. Длиннобородый кучер лениво погонял утомленных лошадей.
— В Михайловскую больницу! — окликнул его Дата.
— В больницу не повезу, домой еду, в Дидубе.
— Пойми — родственник у меня там, ранили его, — стал объяснять Дата.
Тем временем Елена уже села в фаэтон.
— Куда ты? — рассердился извозчик. — Сказал же, что не поеду в больницу!
Дата вспылил:
— Поворачивай, я тебе приказываю!
— А ты не приказывай, много вас таких найдется!
Дата вскочил в экипаж, вырвал из рук кучера вожжи и попытался повернуть лошадей.
— Ну, ну, не балуй! — уже совсем рассердился извозчик и взмахнул кнутом.
Не в силах сдержать себя, Дата палкой ударил извозчика по спине.
На скандал подоспел дежурный милиционер.
— В чем дело? За что вы его бьете?
— Внушаю гражданину извозчику сознательность, — ответил потерявший всякое самообладание Дата и затем, назвав себя, уже спокойно объяснил суть дела.
Милиционер принял его сторону и в свою очередь накричал на извозчика.
— Ладно, поедем, — согласился тот.
Елену удивила горячность, которую ее муж, всегда спокойный, уравновешенный, проявил только что в инциденте с извозчиком.
Задыхаясь, они торопливо вошли в кабинет дежурного врача. Тот провел их в палату. У изголовья Корнелия сидели Кукури и медицинская сестра. Елена бросилась к племяннику.
— Корнелий, милый, что с тобой?.. Кто тебя ранил?.. Как это случилось?..
— Пустяки, тетя, ничего особенного, — старался успокоить ее Корнелий.
Заметив, что Корнелий пьян, Дата нахмурился. Решено было отвезти Корнелия домой. Гига, Мито и Кукури помогли раненому сесть в фаэтон. У ворот больницы их ждали Кати и Маргарита. Они очень волновались.
— На войне уцелел, а здесь этот негодяй чуть не убил его! — возмущалась Кэти.
Она взяла Гига за руку и отвела в сторону.
— Домой не ходите, вас и Мито хотят арестовать…
— Кто вам сказал?
— Случайно подслушала.
— Спасибо, большое спасибо! — и он крепко пожал ей руку.
4
Фаэтон остановился у ворот гимназии. Дата и дворник Гаврила Доленко помогли Корнелию подняться по лестнице в его комнату. Корнелий снял френч и боком присел на кровать, вытянув на одеяле раненую ногу. Возле него собрались Дата, Елена и их квартиранты — супруги Сорокины и Микеладзе.
Димитрий Сорокин и его жена Мария Глебовна и внешне к душевным складом походили друг на друга. Она была лет на десять моложе мужа, голубоглазая, с жеманными манерами, с той же, что и он, склонностью к полноте. Подобно Елене, Сорокина молодилась, красила волосы пергидролем, старалась одеваться по моде. Несмотря на явное отсутствие и слуха и голоса, она усердно посещала консерваторию, а потом весь день докучала жильцам своими музыкальными упражнениями.
Бежав из Советской России, Сорокины добрались через Астрахань и Баку до Тифлиса. Им удалось привезти сюда все свои чемоданы, набитые ценными вещами, и двух сибирских котов с особо пышной шерстью.
Сорокина очень боялась стрельбы; стоило прозвучать выстрелу, как ее тотчас охватывала паника. Не отличался храбростью и ее супруг, прослуживший всю войну в интендантстве.
В Тифлисе Сорокин устроился на работу в комиссионном магазине, и сейчас бывшая комната Корнелия, в которой поселились супруги, напоминала антикварный магазин. Елена с завистью разглядывала собранные здесь золотые и серебряные безделушки, ковры, множество фарфоровой посуды, досадуя, что ничего из этого она не может приобрести.
На какие только махинации не шел Сорокин, лишь бы скрасить жене неудобства беженской жизни, дать ей возможность занимался пением, в котором, как ему казалось, она весьма преуспевала.
Сорокины очень дорожили своим семейным альбомом, заполненным исключительно фотографическими карточками, отображавшими всю их жизнь, протекавшую до революции в полном довольстве, беспечности, в мещанском счастье. Чета эта представлялась самой себе воплощением всяческой добродетели и нравственного совершенства. Весь их мирок во все годы супружеской жизни заключался только в них самих. Иного мира они никогда не хотели ни видеть, ни знать. Сегодня их мирок замыкался четырьмя стенами тесной комнатушки, которую бывший подполковник называл в шутку «каютой».
Но недолго длилось счастье пассажиров этой «каюты». Когда революция, бушевавшая в России, докатилась до Азербайджана и грозила переброситься в Грузию, Сорокины поспешно собрали свои чемоданы и бежали в Батум под защиту англичан. А когда советская власть установилась и в Грузии, они заняли на одном из иностранных пароходов настоящую каюту и отплыли в Константинополь…
Совсем по-иному сложилась жизнь полковника Петра Микеладзе и его супруги Софьи Павловны. Будучи намного моложе мужа, женщина гордая, своенравная, но в то же время ограниченная и взбалмошная, она понукала им, как хотела, и в конце концов превратила этого слабого, безвольного человека в безропотного илота. Супружеская верность не входила в число ее добродетелей: она любила жить весело и широко, ни в чем себе не отказывала, нисколько не беспокоясь, что полковник всегда был по горло в долгах. Вскоре же после женитьбы он лишился своего состояния, а еще через некоторое время, больной, надломленный неудачами личной жизни, вынужден был выйти в отставку. В шестьдесят лет Микеладзе выглядел дряхлым стариком и мечтал только об одном — уехать на родину, чтобы обрести там покой. И если это сокровенное его желание отчасти осуществилось, то только потому, что Софья Павловна, напуганная революцией, сама потребовала, чтоб муж увез ее в Грузию.
Еще одна супружеская чета приняла участие в несчастье, постигшем Корнелия, — это повариха Катя и ее муж Гаврила, которого Корнелий в шутку
