ослабить, чтобы свою политику проводить. Не желают они землю у помещиков отобрать и передать крестьянам. Нас, рабочих, душат. Нам нужно быть заодно с Советской Россией.
— Неверно ты говоришь, — возразил Георгадзе рыжий, веснушчатый Серго Наморадзе.
— Неверно?! — вспылил Георгадзе. — А ты взгляни на нас — на меня, на себя или вон на Вадачкория… На кого мы похожи?
Парфен Вадачкория, худой, высокий блондин с длинным лицом и маленькими серыми глазами, с носом, свернутым набок, — из-за этого ему было трудно дышать, и он постоянно открывал рот, — махнул рукой:
— Разве это жизнь! Никому нет дела до наших интересов. Работаем в грязи и сырости… За сверхурочную работу с каких пор уже не платят! Где, скажите, касса взаимопомощи? Научите, как быть, если человек заболел, если он с голоду погибает.
— Раньше мы вывозили в Россию марганец, табак, шелк, вино, фрукты, а взамен получали хлеб, всякие товары, было во что одеться, — говорил размеренным голосом Шакро Хахуташвили. — Теперь наше правительство, видите ли, не желает торговать с Советской Россией…
— Не только мы, но и никакое другое государство не желает торговать с большевиками, — снова вступил в спор Наморадзе. — Торгуем же мы с югом России, с Европой.
— С югом России? Хочешь сказать — с Деникиным? А что требует Деникин за хлеб? Нефть, бензин, уголь подавай ему. А много ли у нас этого добра? — уже горячо стал возражать Хахуташвили. — С Европой, говоришь, торгуем? Духи, кружева, ленточки, пуговки, всякое барахлишко европейское получаем? Какой от всего этого прок? А Европа ничего другого и не даст нам, потому что мы ничего порядочного не можем предложить ей.
— Как не можем?! Один только марганец наш чего стоит!
— А где он? Нет его у нас, — отрезал Шакро. — Читал — почти все чиатурские рудники закрылись?.. Что же ты повезешь в Европу и что она тебе даст? Жди подарков от английских и американских дядюшек! Дороговизна и голод! Вот тебе их подарки.
— Правильно! Слышали интересную историю? — снова вмешался в разговор Вадачкория.
— Какую? — протянул насмешливо Наморадзе.
— Историю с пароходом, что англичане послали в Одессу. Он не смог там разгрузиться и ушел. Министр иностранных дел Гегечкори узнал об этом и стал просить, чтобы этот пароход с продовольствием в Батум послали. Наши английские благодетели шиш ему показали. Тогда он попросил хотя бы половину парохода. Они тоже отказали… Разгрузили продовольствие в Констанце, в Румынии…
Все удрученно молчали. Тишину нарушил рабочий-печатник Ермиле Челидзе.
— Да, дальше идти некуда, — вздохнул он. — Заработка даже на неделю не хватает. Чем кормить семью — не знаю. Поехал недавно к отцу в деревню, думал, там чего-нибудь раздобуду, а старик сам не знает, чем жить.
— В деревне тоже не сладко теперь, — покачал головой столяр Хечо Казаров, маленький, смуглый человек. В детстве у него болело горло, и теперь он выговаривал букву «х» с таким хрипом, словно пилил доску. — Если кто к власти присосался, тому, конечно, тужить не приходится. Кто с голоду помирает, а кто, словно боров, жиреет. Плевать им на нас!..
— Не знаю, как у вас, а мы уже четвертый месяц не получаем заработной платы, — пожаловался Вадачкория.
— А какой с нее толк! — пожал плечами Георгадзе. — Если взять к примеру рабочего самой высокой квалификации, то он получает около шестисот рублей. А много ли купишь на наши деньги? Против прежней копейки выкладывай десять рублей — такой теперь расчет. Вот и живи как знаешь!
Печатник Ермиле Челидзе и токарь железнодорожных мастерских Степан Дангадзе, высокий, смуглый человек с длинными руками, рассказывали, как от голода люди валятся тут же, у своих станков.
Рассказ Дангадзе продолжил его шурин — слесарь депо Дмитрий Чаплыгин, мужчина лет пятидесяти, с бородой и усами каштанового цвета. Лицо у него было скуластое, нос широкий, чуть вздернутый. Носил он папаху-кубанку и мягкие кавказские сапоги. Товарищи называли его «казаком».
Чаплыгин рассказал о нескольких случаях голодной смерти среди рабочих депо.
— Голод и тиф прямо косят истощенных рабочих, и некому им помочь.
Каро передернуло от ужаса. Гармоника нечаянно взвизгнула в его руках, словно тупое сверло, вонзившееся в железо.
Но Наморадзе продолжал упорствовать.
— О чем ты говоришь? — напустился он на Чаплыгина. — Как это «некому помочь»? Правительство помогает…
— Чем оно помогает? — осадил его Дангадзе. — Оно не желает даже разговаривать с нашими профсоюзами.
— Это точно, — заметил Чаплыгин. — Тут уже сомневаться нечего. Нам, рабочим, самим следует защищать свои права. Бастовать нужно, чтобы вытребовать свое.
— Да, другого выхода нет, — согласились почти все.
Наморадзе пытался возражать, но его сразу же заставили умолкнуть.
4
На следующий день рабочие, бывшие накануне у Шакро, явившись на работу, начали агитировать в пользу забастовки.
В городе кое-где еще раньше вспыхнули стихийные стачки. Забастовали даже учителя гимназий и школ, служащие Городской управы. Городской комитет большевиков вел подготовку к всеобщей политической стачке.
Каро Яралов, встретившись с Георгадзе и Вадачкория, договорился с ними о том, чтобы нелегальные листовки напечатать в типографии центрального комитета меньшевистской партии.
Отважный молодой подпольщик, душа и сердце комсомольцев Грузии, Борис Дзнеладзе снял квартиру возле самой типографии и сделал ее конспиративной. Ключами от нее, кроме самого Дзнеладзе, имели право пользоваться Яралов, Хахуташвили и типографский сторож Габо.
Материалы для нелегальных изданий Каро приносил Шакро Хахуташвили в своей гармонике. По вечерам, вперемежку со статьями для меньшевистской газеты «Эртоба», Шакро набирал и коммунистические листовки. Печатали Георгадзе и Вадачкория. Они же рано утром, по окончании работы, доставляли листовки на конспиративную квартиру — Борису Дзнеладзе. А затем отсюда Каро или кто-нибудь из товарищей относили их студенту Политехнического института Степану Вартаняну, предоставившему свою комнату под явочную квартиру.
Так продолжалось почти полгода. В типографию часто захаживал со своей гармоникой Каро Яралов. Его встречали Хахуташвили, Георгадзе и Вадачкория…
В конце концов, к неописуемому удивлению министра внутренних дел Рамишвили, агенты Особого отряда установили, что коммунистическая литература печаталась в правительственной типографии. Георгадзе и Вадачкория были уволены и высланы из Тифлиса.
Каро Яралову пришлось изменить свой обычный маршрут. Теперь он все чаще показывался в типографии федералистов на Пушкинской улице. Через рабочего этой типографии Хомерики он установил связь с заведующим типографией Тедо Мерквиладзе, печатником Васо Маруашвили и чернорабочим Антоном Харебовым.
Одна из прокламаций, напечатанных в этой типографии, дала повод Рамишвили обвинить федералистов в сообщничестве с большевиками. Рабочие, заподозренные в выполнении нелегальных поручений, немедленно увольнялись. За всеми типографиями был установлен самый строгий надзор.
Печатать нелегальные издания становилось все труднее. Однако работа не останавливалась. Коммунисты смогли использовать для своих целей типографию национал-демократов на Георгиевской улице, рядом с Кашветской церковью, и некоторые другие типографии.
