настроенный против Сагарадзе и Далакишвили, язвительно напомнил им:
— Вы были противниками восстания и в прошлом году, а ведь тогда, после шамхорских событий и расстрела нашего митинга в Александровском саду, тифлисский гарнизон готов был выступить вместе с рабочими против меньшевиков. С его помощью мы могли бы тогда взять власть в свои руки, но ни мне, ни Махатадзе не удалось убедить вас в этом. Теперь повторяется прошлогодняя история. Чем, скажите, объяснить такую чрезмерную вашу осторожность?
— Если бы мы подняли восстание в прошлом году при поддержке солдат, возвращавшихся с Кавказского фронта, то, согласитесь, тем самым мы дали бы меньшевикам повод кричать, что большевики-де совершили переворот в Грузии с помощью русских солдат.
— Нет, — возразил Нико Гоциридзе, — я и Махатадзе предлагали свергнуть правительство с помощью вооруженных рабочих и солдат тифлисского гарнизона. Имея в своем распоряжении два-три полка, мы безусловно могли бы и тогда взять власть в свои руки.
— Мало взять, главное — удержать власть, — заметил Сагарадзе, — а удержать ее с помощью только одного тифлисского гарнизона невозможно.
— Нас поддержали бы — это совершенно ясно — рабочие и гарнизоны Кутаиса, Батума, Поти, Телава, нас поддержали бы крестьяне.
— Сомнительно. Вы всегда старались выдавать желаемое за действительность. Предупреждаю, что, прежде чем принять окончательное решение о восстании, необходимо еще и еще раз тщательно проанализировать положение, обращаясь к опыту прошлого…
— Мы этот опыт учитываем, — прервал Борис Дзнеладзе. — Готовясь к восстанию, мы крепко помним указания Ленина о гражданской войне, о том, что школа гражданской войны не проходит для народов даром, что она хорошо учит рабочих и крестьян.
— Все это так, все это верно, — едва сдерживая раздражение, произнес Сагарадзе, — но ведь спор идет о другом. Что и говорить, школа гражданской войны — полезная школа. Но она необходима народам, еще не имеющим достаточного опыта революционной борьбы. У нас же за плечами революция девятьсот пятого года… Не забывайте шамхорской трагедии и ужасов кровавого дня десятого февраля прошлого года. Я говорю, не следует начинать борьбу, если она заранее обречена на провал…
— Вопрос нами изучен тщательно и всесторонне, учитывается нами и пятый год, — вмешался в полемику Вано Махатадзе. — Все предпосылки к победе восстания налицо. Но видно по всему, что вы, товарищ Парнаоз, будете колебаться даже и в том случае, если победа сама, как спелое яблоко, упадет к вашим ногам.
— Вот насчет того, что все необходимые предпосылки к победе налицо, я как раз и сомневаюсь, — язвительно бросил Сагарадзе. — И вы, и Дзнеладзе, и Гоциридзе — все еще в таком возрасте, когда вам самой жизнью положено ошибаться. Все вы очертя голову торопитесь, спешите, не думая о том, что поспешишь — людей насмешишь.
— А я очень сожалею, — резко ответил Вано, — что среди нас все еще есть нерешительные, анекдотически осторожные, как один из чеховских героев, люди, боящиеся постоянно, «как бы чего не вышло», готовые бесконечно обсуждать тот или иной вопрос, но неспособные вынести определенное, трезвое решение. Они без конца колеблются, сомневаются, виляют то в одну, то в другую сторону, и, право же, порой иных большевиков даже трудно отличить от меньшевиков. В деле они только помеха. Вот скажите, — обратился он уже прямо к Далакишвили и Сагарадзе, — почему каждый раз, когда мы, молодые, как вы называете нас, не согласны с вами, вы с обидой принимаетесь поучать нас, козыряете своим возрастом и партийным стажем, с усмешкой укоряете нас в поспешности, в торопливости и не хотите знать того, что в революционной борьбе бывают моменты, когда промедление смерти подобно, забываете, о чем говорил Ленин накануне Октябрьской революции?
Выступление Махатадзе вызвало ожесточенные возражения Сагарадзе и Далакишвили. Они из себя выходили, силясь доказать свою правоту, но подавляющее большинство заняло сторону Вано и его друзей.
— Совершенно правильно, медлить с восстанием нельзя, — заявил Серго Кавжарадзе. — Я уже привел доводы, обосновывающие это положение. Думаю, что их никто не опроверг и не может опровергнуть. Пленум должен принять решение о вооруженном восстании и потребовать от всех членов Краевого комитета, от всех большевиков безоговорочного его выполнения.
Большинство членов Краевого комитета голосовали за восстание.
Для руководства восстанием был выделен военно-революционный штаб. В него вошли Кавжарадзе, Махатадзе, Вардоян, Чаплыгин и еще несколько партийных руководителей. Во все уезды, в города, на крупные предприятия и в воинские части были посланы представители партии.
В эти грозные дни отдали партии все свои силы, весь пыл юности комсомольцы и их руководитель Борис Дзнеладзе.
Власти располагали некоторыми сведениями о готовящемся восстании. Кое-где им удалось арестовать рядовых комсомольцев, выполнявших задание военно-революционного штаба. Но обнаружить его местопребывание не удалось.
Восстание решено было начать в Тифлисе в ночь с 6 на 7 ноября забастовкой, захватом радиостанции, телеграфа, почты, арсенала, вокзала, казарм. Вслед за тем восстание должно было охватить всю Грузию.
ДУРНЫЕ ВЕСТИ
Уж осени холодною рукою
Главы берез и лип обнажены,
Она шумит в дубравах опустелых;
Там день и ночь кружится желтый лист.
Стоит туман на волнах охладелых,
И слышится мгновенный ветра свист,
А. С. Пушкин
1
После отъезда Терезы Корнелий почувствовал себя совершенно одиноким, душевно опустошенным. Удручающе подействовало на него известие о провале издания нелегального журнала с его рассказом «Даро».
Ежедневные вокальные упражнения Сорокиной стали невыносимы. Но его особенно мучил беспрерывный плач больного ребенка в комнате соседа — Сандро Нижарадзе.
Корнелий узнал, почему он так жалобно плачет, — у матери от голода не стало молока…
После сбора урожая Тереза приехала в Тифлис. Она привезла с собой много разных продуктов. Уже с утра на стул около кровати Корнелия ставилась миска с фруктами.
Приближалась зима. Тереза, сидя около Корнелия, вязала шерстяные носки. Время от времени она поглядывала на сына умными, добрыми глазами. В беседах с матерью Корнелий вспоминал детство, проведенное в деревне.
В комнату вошла Елена. Она улыбнулась:
— Вы только посмотрите, как они нежно беседуют. Можешь быть уверен, Корнелий, что матери никогда не наскучит сидеть вот так около тебя и без конца разговаривать с тобой.
Корнелий взглянул на мать, потом на Елену и поразился сходству между сестрами, которого раньше не замечал.
Здоровье Корнелия быстро шло на поправку. Рана зажила, и он уже ходил по комнате на костылях.
Вместе с выздоровлением к нему возвратилась и прежняя трудоспособность. Он все ждал Кукури Зарандия, но тот почему-то не заходил. Корнелий увлекался сейчас не столько медициной, сколько философией и филологией.
Солнечные дни стояли в Тифлисе до самого конца ноября. Когда солнце поворачивало на юг и лучи его
