заняла Царицын, Ростов-на-Дону. Ты конечно, и сам теперь понимаешь, что нам никак нельзя оставаться в стороне от этой борьбы. Ведь дело идет о счастье нашего народа. Советская Россия победила. Там уже начали строить социализм. Народы всего мира следят за Россией с надеждой и упованием. Не только в Грузии, а во всем мире разгорается сейчас великая освободительная борьба. Пусть наше восстание потерпело поражение — все же и оно будет нам на пользу. Я верю, что Грузия пойдет по одному пути с Советской Россией. Корнелий мой, обязательно прочти книгу Ленина «Государство и революция». Прочитай внимательно. Это будет для тебя очень полезно…
Как ты живешь? До меня дошли слухи, прямо скажу — Маро передала, — что ты хандришь. Это никуда не годится. Ты ведь пошел по правильному пути, писал хорошие рассказы, так зачем же падать духом? Не нужно, не складывай оружия. Помни — мы победим, но победа не приходит без борьбы. Надо быть стойким, отважным, нужна вера в правоту дела, нужен, кстати сказать, и фанатизм, так пугающий тебя. Крепко жму руку.
Твой Вано».
Письмо Вано подняло дух Корнелия, влило в него надежду. По совету Каро, он сейчас же сжег письмо в печке. Легкий дымок взвился над съежившейся в комок бумагой. Она быстро превратилась в пепел. Белело только одно слово, словно выгравированное на почерневшем уголке письма: «вера». Наконец и оно рассыпалось, сбитое дуновением горячего воздуха.
Каро рассказал Корнелию о товарищах, заключенных в Метехскую тюрьму.
— А знаешь, кто сидит в одной камере с Вано? — многозначительно спросил он.
— Нет. Как я могу знать такие подробности.
— Камо! Сначала его поместили вместе с Сагарадзе, Далакишвили и Цибадзе. Но узнав, что в соседней камере — Вано Махатадзе, Мито Чикваидзе, Нико Гоциридзе и еще несколько молодых товарищей, он потребовал, чтобы его перевели к ним. Несколько дней тому назад, — продолжал Каро, — начальник тюрьмы получил распоряжение освободить Сагарадзе, Далакишвили, Цибадзе и Камо, но тот прямо заявил: «Уходить из тюрьмы, пользуясь милостью врагов, не желаю. Захочу уйти — никого спрашивать не буду».
Рассказав еще несколько интересных новостей и подняв таким образом настроение Корнелия, Каро попрощался и ушел, пообещав при первой же возможности зайти снова.
Вскоре Корнелий узнал от него, что Камо вместе со своими молодыми товарищами бежал из тюрьмы.
Подготовка к побегу началась с того, что шкаф в камере он передвинул от стены, выходившей в коридор, к наружной стене, являвшейся как бы продолжением скалы, нависшей над Курой. Ночью один из заключенных становился в качестве дозорного у двери, а остальные бесшумно отодвигали шкаф от стены, и начиналась работа. Работали усердно, до изнеможения перочинными ножами, гвоздями, ложками. Узники кропотливо выскребали цемент, скреплявший кирпичную кладку, и вытаскивали из стены кирпич за кирпичом. К утру кирпичи укладывались точно так же, как они лежали, и к месту подкопа придвигали шкаф. Цементом, выскобленным за ночь, набивали карманы и на другой день во время прогулки по двору незаметно выбрасывали.
Понадобилось немало дней, чтобы в толстой крепостной стене сделать лазейку, через которую вскоре и был совершен побег.
Камо, не представлявший себе жизни без борьбы, бравшийся за выполнение самых опасных поручений партии, умевший найти выход из-самых сложных, рискованных положений, вписал побегом из Метехской тюрьмы еще один примечательный эпизод в свою замечательную, богатую приключениями биографию.
2
Стояла ясная, солнечная погода. Корнелий надел пальто и на костылях спустился по лестнице в сад. Руки у него дрожали от слабости. Свежий зимний воздух пьянил, кружил голову.
Пройдя по Набережной до моста, он направился к Верийскому подъему. Идти было трудно, мешала одышка. Он часто останавливался, отдыхал, только выйдя на проспект Руставели, почувствовал наконец облегчение.
Солнечная сторона проспекта была заполнена гулявшими. Пройдя мимо оперного и драматического театров, Корнелий спустился в Александровский сад. В одной из солнечных аллей он присел на скамейку и вытянул раненую, уставшую от долгой ходьбы ногу. По соседству с ним на скамейках сидели старики. Они сладко дремали на солнышке.
Взор его задержался на украшенной чудесным орнаментом Кашветской церкви. Он вспомнил, что сегодня четырнадцатое января — день святой Нино. При мысли о Нино сердце его сжалось. Он закрыл глаза, откинулся на спинку скамейки и предался воспоминаниям.
Выходя из сада на проспект, Корнелий встретил Кукури Зарандия и Левана Коридзе. Мимо проехал в автомобиле министр внутренних дел Рамишвили. Леван раскланялся с ним. Коридзе, высокий, худощавый блондин, был в то время видным деятелем меньшевистской партии, своим человеком в правительственных кругах.
В Учредительном собрании ожидалось выступление Ноя Жордания.
— Пойдем скорей, а то опоздаем, — торопил Левана Кукури.
Кукури проводил глазами автомобиль министра.
— Захвати с собой Корнелия, — предложил он Левану.
— Да вряд ли ему будет интересно…
Корнелий знал Левана еще гимназистом. Леван учился в духовной семинарии, но часто посещал гимназический литературный кружок. Он читал рассказы Корнелия.
— Корнелий признает, — заметил он иронически, — только Совет Народных Комиссаров и Советскую Россию.
— А что же, прикажете мне признавать вашу Антанту? — съязвил в свою очередь Корнелий.
— Вот-вот, как раз об этом и будет сегодня разговор в Учредительном собрании. Если интересуешься, идем, в самом деле, с нами.
Леван был членом Главного штаба Народной гвардии. Он руководил политико-просветительной работой среди народогвардейцев, привлекал к ней поэтов и писателей.
— У меня нет пропуска, — заметил Корнелий.
— Достанем.
В комендатуре Учредительного собрания Леван получил два пропуска, по которым Корнелий и Кукури вошли в бывший дворец наместника.
Заседание происходило в Белом зале. По широкой мраморной лестнице Корнелий и Кукури поднялись наверх и заняли места на хорах.
Корнелий оглядел зал. Партер был переполнен депутатами.
На трибуне сидели председатель и члены президиума. Позади стола, в мягких креслах, занимали места Ной Жордания, Чхеидзе и Церетели. По правую сторону зала были устроены ложи. В крайней у трибуны ложе восседал экзарх Грузии Леонид с несколькими епископами в черных клобуках, с массивными крестами на груди. В остальных ложах разместились иностранные гости. Полный контраст с ними представляли сидевшие в партере депутаты, одетые как попало.
Из ста тридцати пяти депутатских мест сто десять принадлежало социал-демократам, девять — социал-федералистам, восемь — национал-демократам, пять — социалистам-революционерам, два — дашнакам и одно — мусаватистам. Таким образом, меньшевики были полными хозяевами в парламенте. С мнением представителей других партий они совершенно не считались. Национал-демократы и социал-федералисты выделялись среди представителей других партий хорошими костюмами, умением подражать депутатам европейских парламентов.
Среди национал-демократов Корнелий заметил Эстатэ Макашвили, недавно избранного депутатом. Он критически оглядывал Ноя Жордания. Ему, по-видимому, не нравилось, что на заседание парламента президент явился в будничном костюме, что
