Казавшегося невесомым и жидким песка здесь куда меньше, чем в оставшейся за спиной долине. Возвышающиеся подобно огромным великанам горы надежно защищали город с этой стороны, принимая удар пустынных ветров на себя. Сохранилась протоптанная в незапамятные времена дорожка, отмеченная по краям рядами булыжников. На нее я и сошел, покинув крутые склоны холмов и с облегчением ощутив под ногами твердую поверхность.
Перед тем как подниматься к увидевшим меня дозорным, снял с пояса флягу и сделал несколько больших глотков. Пить я не хотел, да и не вспотел толком, но выбора ноль — наверняка попросят угостить водичкой и опустошат невеликую флягу.
И точно — едва я приблизился к памятнику, один из дозорных, перегнувшись через металлические перила, крикнул:
— Битум, ты?
— Угадал, — отозвался я, опознав стража: мужик из своры Пахана, отзывающийся на прозвище Брюхо, хотя сам худощавый и жилистый.
— Вода есть?
— Чуток осталось, — кивнул я, подходя вплотную и поднимаясь по бетонным ступеням. — Здорово, Брюхо. Ну что там, муты не нападают?
— Тьфу-тьфу-тьфу, — суеверно поплевал Брюхо, выхватывая у меня из рук флягу. — Накличешь беду!
— Да ладно тебе, Брюхо! — вмешался в разговор сидящий у костра мужик с обширной лысиной на полголовы. — Нам еще грязных дачников бояться не хватало! Если и рискнут свои гнойные морды высунуть из нор, мы им живо мозги вправим. Муты — они и есть муты, вонючки-побирушки. И воды оставь, чего присосался?
— Захлопни пасть, — лениво посоветовал Брюхо, отрываясь от горлышка фляги. — На, хлебни. И на других оставь. Битум, ты же не против?
— Пейте, — великодушно махнул я рукой. — Вы на солнцепеке без воды сидите?
Спросил я для проформы, можно сказать, из вежливости. Вода у сидящих на дозорной вершине была всегда, но это не мешало им обирать всех проходящих мимо или заглянувших на огонек. И от солнца прикрытие имелось — на вбитых в камень трубах натянута выгоревшая тряпка с многочисленными заплатами.
— Была вода, но эти выхлебали без остатка. — Брюхо презрительно кивнул на остальную тройку дозорных. — Весь двадцатилитровый бидон опорожнили.
— Ладно тебе, Брюхо! — буркнул лысый. — Суп же сварили из черепах, вот вода и вышла вся. А до смены немного осталось — еще час, не больше. Опять же Битуму спасибо — взгрел водичкой, не зажал, как некоторые…
— Ага, и еще до города пешком пылить, — миролюбиво фыркнул Брюхо, поглаживая живот. — Ты флягу-то передавай, передавай дальше.
— С бессадулинскими делиться, что ли? Перебьются. Супу им отлили, мяса не пожалели. Чего еще? Может, до города их на своем горбу дотащим, чтобы у них ножки не устали?
— Ты, Рашид, мне бучу тут не поднимай, — ласково протянул Брюхо. — Вода общая была, черепашье гнездо мы надыбали, но они в общий котел тюльпанных луковиц от души сыпанули, да еще и полкоробка соли на общак вытащили. Так что заткни пасть и передавай флягу дальше, понял?
— Ладно тебе, не заводись, — пробурчал Рашид и, с кряхтением поднявшись на ноги, направился ко второй паре дозорных, не сводящих глаз с оазиса и виднеющейся внизу ленты асфальтовой дороги, большей частью засыпанной песком.
Еще один пример вынужденной «дружбы» между Паханом и Бессадулиным. Оба отсылали каждый день по паре людей в разные концы города, где те несли службу. Сообща обеспечивали безопасность, приглядывали за окрестностями. Дело делом, но это не мешало им грызться между собой из-за всякой мелочи. Правда, пока лидеры двух группировок не враждовали в открытую, потому и до поножовщины дело еще не дошло. Но все до последнего нарка понимали, что бывший вояка Бессадулин и бывший зэк Пахан не найдут общего языка и когда-нибудь да схлестнутся.
Озвучивать мыслей я благоразумно не стал и, терпеливо дождавшись, пока мне вернут флягу, распрощался с уставшими за день дозорными, вскинул на плечи надоевший до чертиков рюкзак и зашагал дальше, возвращаясь в город по пологой дуге и стараясь не сходить с гребня горы. Этот путь позволял мне видеть расположенную ниже долину как на ладони, до окраинных покосившихся серых домов. И чернеющую точку преследователя я обнаружил сразу же — он как раз добрался до подножия гористого склона и начал подниматься. Глядя, как он медленно тащится вверх, я не удержался от злорадной усмешки: а пустынный-то ходок из мужика никакой. Еле ноги переставляет, да еще поминутно останавливается и, упершись ладонями в колени, сгибается пополам в попытке отдышаться. Сбил дыхание, устал, взопрел, а при загребающей пыль походке наверняка набрал полные галоши мелкого песка и камешков. Через час сотрет ноги до крови и не сможет сделать и шага без мучительной боли. Что самое интересное — сунувшийся за мной в пустыню топтун настолько вымотался, что смотрел лишь в одну точку — на «двадцатку», не замечая моей отчетливо выделяющейся на гребне горы фигуры. Правда, я не двигался, а неподвижную цель взгляд цепляет не сразу, присматриваться надо. Да и одежда у меня неброская, цветом с песком сливается.
— Лопух, — пробормотал я, провожая бредущего мужика недобрым взглядом.
Ползи, ползи, карабкайся на вершину на последнем издыхании. Только водички тебе там не обломится, это точняк. Придется тебе насухую назад возвращаться, да еще и хромая на обе ноги. Будет тебе урок, гнида, что нельзя охотника в пустыне выслеживать: только хуже будет. Это тебе не по асфальту шлепать.
Дождавшись, пока топтун скроется за пологим склоном здоровенного камня, я тронулся с места и размеренно зашагал дальше. На оставшегося за спиной выдохшегося преследователя внимания больше не обращал. Если он меня и засечет, догнать ни в жизнь не сможет. Меня больше беспокоил другой, пока существующий только в моем воображении, топтун — освещенная светом заходящего солнца долина была пуста и безжизненна. Если он и есть, то проявил смекалку и остался в городе, затаившись на верхнем этаже в любом из пустующих зданий по краю города. Он меня увидит, а я его нет. Вывод простой и грустный.
Придется «изгаляться» и «финтить» — еще пара словечек, полученных от Тимофеича и применяемых мною где надо и не надо.
Когда я добрался до окраин и пересек кольцевую дорогу, окончательно стемнело. И это было мне только на руку.
Пустые дома зияли угрюмыми провалами окон и дверей, слепо таращась в непроглядную ночь. В центре города виднелось тусклое свечение костров и крайне редких электрических ламп вокруг ТЦ, работающих на энергии от установленных на крыше ветряков.
В город я вошел в месте, находящемся на порядочном удалении от моей берлоги. Дорога до дома заняла час, большая часть коего ушла на проскакивание сквозь подвалы и галереи четырехэтажек. На последнем отрезке я проскользнул уже знакомым путем через детский садик, собрался с силами и совершил последний рывок, финишировав у песчаной подушки, скрывающей железный люк.
Опустившаяся крышка глухо лязгнула, отрезая меня от внешнего мира. Железная пластина обрушила сверху груду песка, и, обессиленно прислонившись к шероховатой бетонной стене, я облегченно выдохнул. Все. Добрался. До жилой комнаты рюкзак я тащил уже волоком. Сил не осталось. Слишком много беготни и действий для одного дня.
Не зажигая свечи, на ощупь нашел кровать и рухнул поверх одеяла как был — в грязной пропыленной одежде. Стянул лишь обувь, на остальное сил не хватило. Через мгновение я уже засыпал, успев еще подумать о бедолаге-топтуне, что сейчас тащится по ночной пустыне, хромая на обе стертые до крови ноги, с испугом озираясь по сторонам.
Да уж… ему можно только посочувствовать. Ночью пустыня живет по совсем другим законам. Просыпаются ночные хищники и выползают из глубоких нор в поисках добычи… Топтун сейчас играет в прятки со смертью. Может, ему повезет. А может, его везение даст осечку. И тогда, через день или два, на песке найдут окровавленные обрывки старого полосатого халата и разношенные калоши…
Глава четвертая
ВСТРЕЧА С ЧУЖАКАМИ
Следующие два дня я практически безвылазно просидел в берлоге, занимаясь мелкими и крайне нужными делами. Вышел только один раз, купив у Фирузы пятилитровую баклажку с водой. А еда у меня была — почти килограмм змеиного мяса и уже набившие оскомину тюльпанные луковицы. Этого для меня более чем достаточно на два дня, при условии что я не трачу слишком много сил.
Вычистил дом от проникающего песка, нашел в стенах несколько щелей и наглухо забил их обрывками ткани. Привел в порядок себя, тщательно отскребя песком наросшую корку соленой грязи, образовавшейся из смеси песка и пота, как можно короче обрезал ножом отросшие волосы, вычистился песком и обтерся мокрой тряпкой.
Исколол все пальцы сделанным из тонкого напильника шилом, но все же подогнал полученную одежку из вараньей кожи под свою фигуру. И обшил ее поверху лоскутами от своей безжалостно разрезанной брезентовой куртки и прочими кусками разнородной ткани серого оттенка. Старательно очистил от грязи и заново заточил ножи и лезвие верной лопатки. Особое внимание уделил обуви, высушив, вычистив, проверив на повреждения и надежно починив оную. Зачастую именно сохранность ног определяет исход дальнего путешествия и выживания.
