Ядзя догадывалась, мыслями уносясь за те горизонты, о мирах, которые там скрывались. В этот день она была немного беспокойной. От чего? Не знала сама. Преследовала Янаша заячьей шкуркой, но боялась за него. Она знала его мужество и запал, но столько говорили об опасностях, что, в конце концов, она была готова в них поверить. Этот брат её и друг больше её интересовал, чем она себе признавалась. Они привыкли друг у другу; трудно ей было подумать о расставании, дрожала от одного предположения опасности. Иногда немного на него гневалась, а потом ей было важно смириться; когда он был рядом, она чувствовала себя спокойной, когда он надолго отдалился, всё казалось грустным. В разновидность природы этого чувства Ядзя вовсе не вдавалась, было оно естественным, спокойным, освящённым открытостью и в уме её равнялось братскому. Не иначе, как казалось, любила бы брата.
Сейчас, глядя вдаль с бастиона, она хотела угадать, где он в данный момент может находиться? Она видела, как он с Доршаком рысью въехал в ущелье и скрылся. Издалека ещё обернулся несколько раз к ней, приметил её, видно, так как поднял вверх шапку, а Ядзя долго размахивала белым платком в знак того, что его увидела. Даже до мгновения, когда исчезли в ущелье, она постоянно видела эту поднятую руку и по прежнему отвечала ей, взволнованная, шепча: «Сохрани Боже!» Потом она села на камни и осталась так с глазами, уставленными вдаль.
Мать знала уже, где её искать в обеденную пору. Они сели к столу с ксендзом Жудрой, который старался развлекать, как мог, но чувствовал, что и ему без Янаша было грустно и чего-то недоставало, как бы одной ноты в хоре.
– Уж это правда, – сказал капеллан, – что без этого хлопца небезопасно и невесело. Он жизнь с собой приносит.
– В глаза ему этого не скажу, – рассмеялась мечникова, – чтобы его не испортить, но в действительности Господь Бог благословил нас этим сиротой. И муж мой был хорошо вознаграждён за своё доброе дело. К нему применялось всё: и наука с книгой, и рыцарское дело, и каждый благотворный совет.
Ядзя зарумянилась от радости, слыша эти похвалы, но к ним ничего не добавила, только в духе поведала себе, что об этом когда-нибудь Янашку напомнит.
– А привязан к нам, – говорила далее мечникова, – что меня не раз волновал своей заботливостью.
– И набожный парень, – добавил ксендз, – а такую набожность, как его, люблю, так как льётся из сердца, и не для рисования работящий. Не ищет от неё славы.
– Доршак, – начала через минуту мечникова, – как по всему оказывается, человек ненадёжный, а мы его слишком долго тут держали, что в конце концов паном себя посчитал; когда его милость меня бы послушал, следовало бы тут Янаша посадить. На границах здесь именно для него место.
Ядзя не могла сдержаться.
– Но, дорогая мама, – сказала она, – тогда бы нам было его очень жаль. Так далеко! Он нам нужен в Межейевицах. Вы увидели бы, как там без него было бы пусто.
– Но для него тут было бы лучше. Что он у нас выседит? А тут, – говорила мать, – тут бы мог чего-нибудь заработать.
Ядзя опустила голову на скатерть и задумалась.
Этот день проходил медленно. После обеда Ядзя снова вышла на второй бастион кормить воробьёв хлебными крошками от обеда и высматривать возвращение брата. Она говорила себе:
– Отец не допустит, чтобы на край света выслать Янашка и посадить его на этих пустошах. Я сама скажу отцу, что этому не бывать. По правде говоря, не знаю, что было бы, если бы у нас его не стало – хоть с тоски умирать, не с кем словом перемолвиться, не с кем посмеяться, ни подразнить. Ведь это мой лучший слуга и друг. О! Что не пущу его, то не пущу, не разрешу это. Уж найду для этого способ, чтобы предотвратить. Нет, нет.
Солнце медленно заходило за горы, когда из ущелья показались возвращающиеся. Впереди ехал Янаш с Доршаком, люди за ними. В лесу нашли ещё зелёные ветки со свежими листьями и украсили ими себе шляпы. Янаш, снова заметив Ядзю, поднял шапку вверх, она его охотно приветствовала белым платком. Они помчались рысью к мосту и замку. Ядзя сначала думала выйти к нему, но устыдилась Доршака и задержалась на бастионе, говоря себе: он сюда придёт. Она не ошиблась, так как Янаш, едва отдав коня, побежал к башне, с которой она ему размахивала белым платком.
– А! Вы всё-таки вернулись, – воскликнула, увидев его внизу, Ядзя, – но, говорите же, говорите, что вы видели?
– Леса и ущелья, ущелья и леса, скалы и деревья, и больше ничего.
– А людей?
– Никого, пустыня! – отозвался он, поднимаясь на несколько шагов, чтобы приблизиться к Ядзе, которая сидела на парапете. – Это, должно быть, очень красиво весной, но теперь… нет ничего такого, чтобы осматривать.
– Вот уж! – воскликнула Ядзя. – И скажете это матери, чтобы испортить нам поездку.
– Если бы вы меня послушать хотели…
– Я предпочитаю, чтобы вы нас слушали, – прервала девушка. Янаш рассмеялся.
– Прошу не противоречить.
– Не смел бы.
Она погрозила ему пальцем.
– Конечно, конечно, в этой дороге вы себе много позволяете! Командуете, приказываете, а нас считаете за невольниц.
– Панна Ядвига! Годится ли.
– Но потому что вы мне всё портите! Мне необходимо многое увидеть, многое, а вы постоянно думаете о каких-то опасностях.
– Не боюсь их для себя.
– Это я уже слышала, но нас держите в попечении.
– Нам трудо понять друг друга, панна Ядвига, это край, в котором никто никогда особо в безопасности не был. Мы на самой границе, полно бродяг, самые злые и дерзкие банды оставлены для охраны границ. Как Бог даст, что наш король турков прогонит прочь со всего Подола и Каменца, тогда мы прибудем сюда и все самые маленькие углы посетим. Пещеры…
– Видишь, пан, есть пещеры, – прервала Ядзя, – а я, как живу, никогда ни в одной не была.
Янаш вздохнул. Затем подошла со двора мечникова.
– Смотрите-ка, – сказала она, смеясь и показывая пальцем на Корчака, – вернулся, я ждала, ждала, а он первый рапорт пошёл сдать панне Ядзи, забыв обо мне.
– Пусть матушка не гневается, он ни в чём не виноват, – шибко вставила Ядзя, – я его позвала.
Ядвисия немного солгала, чтобы его оправдать.
– Но говори же, господин Корчак. Что там?
– Мы объехали значительнейшую часть границ, кроме них не видели ничего больше.
– А, стало быть, и мы могли бы поехать.
– Ну да! Да! – хлопая в ладоши и вставая, воскликнула Ядзя с бастиона, подбегая к матери. – Едем, едем!
– Значит, завтра, – решительно ответствовала мечникова. – Доршак даст каретку для нас. Он и Янаш будут нас сопровождать.
– Прошу прощения, пани мечникова, – вставил Янаш, – не могу с этим согласиться. Не менее десяти хорошо вооружённых человек возьму.
– Зачем? На что? Что в голове у вашей милости? – рассмеялась пани. – Да брось, чтобы мы не послужили причиной насмешек.
– Я беру смех на свой счёт, если нужно, – отозвался серьёзно Янаш, – но иначе не будет. – Эти слова он вымолвил так серьёзно и так смело, что пани Збоинская уже не сопротивлялась.
Как раз и Доршак, который, может, слышал часть разговора за стеной, высунулся из двери.
– Значит, назавтра ясно пани даёт распоряжение? – спросил он. – Карету, коня… я и пан Корчак.
– И десять вооружённых людей в конвой, – добавил Янаш.
– Зачем? Вы же сами убедились, что спокойно и безопасно.
– Но иначе я не буду спокойным и беспечным, – добавил Корчак, – об этом нечего и говорить.
Корчак поклонился и ушёл.
Доршак пожал плечами и усмехнулся.
– Оставьте его в покое, – шепнула пана мечникова подстаросте с улыбкой, – упрямый человек, убедить его невозможно… что за проблемы… пусть себе с нами едут.
– Гм, гм, – буркнул тихо подстароста. – Это, конечно, не проблемы, но и не помощь, десять человек – это уже кучка. Иногда цокот стольких коней в самом деле готов на нас какого лиха навести. Зачем их брать.
– Как это? – спросила мечникова. – Значит, было бы чего опасаться.
– Ну нет… но бродяги есть.
Доршак, угрюмый, махнул рукой и стоял молчащий. Как-то это ему, очевидно, не было по вкусу.
– Пусть ясно пани прикажет, – сказал он, помолчав. – Что же тут этот господин распоряжается.
– Этот господин, – живо вставила Ядзя, лицо которой зарумянилось, – был предназначен отцом к тому, чтобы командовать; это трудно.
Лицо Доршака исказилось, он злобно посмотрел на девушку, но возмущённая Ядзя отошла.
Янаш уже в нижней комнате выдавал людям приказы и отбирал самых крепких, распоряжаясь, какое оружие взять с собою назавтра. Ни на кого не обращал внимания, и хотя экспедиция могла бы показаться смешной, он хотел её сделать безопасной. Ксендз Жудра напрашивался также. Доршак, который пару раз пытался влезть, видя, что делают заготовки, заряжают ружья и пистолеты, приводят в порядок сабли, должен был уйти с бумагой; Янаш сделал вид, что его не видит и не слышит.
Утром следующего дня в замке всё начало двигаться, выводили коней, одевались люди, Янаш ещё осматривал каждого по отдельности и каретку, предназначенную для женщин. Никита собирался ехать впереди, потому что уже был знаком с околицей, за ним Янаш на коне и ксендз Жудра, который также охотно оседлал степака; остальные люди были поставлены по бокам и с тыла… Казалось, что день как бы специально выбрали дивно прекрасный, ясный и тёплый. Ещё до того, как выехали, Доршак объявил, что для показа наиболее красивых мест, поведёт несколько иной дорогой. Это никого не поразило. С восходом солнца в готовности было всё, мечникова, перекрестившись, села с Ядзей в карету, Доршак уже крутился на коне, люди оседлали своих, Янаш расставлял – и так вся эта кавалькада, проехав мост и городок, из хат которого выбежало множество людей для рассматривания едущих, двинулась через долину в ущелье. Ядзя больше стояла, чем сидела в карете, с первых шагов в ущелье восхищаясь красотой деревьев и окружающих гор.
