– Как это? – спросила мечникова. – Значит, было бы чего опасаться.
– Ну нет… но бродяги есть.
Доршак, угрюмый, махнул рукой и стоял молчащий. Как-то это ему, очевидно, не было по вкусу.
– Пусть ясно пани прикажет, – сказал он, помолчав. – Что же тут этот господин распоряжается.
– Этот господин, – живо вставила Ядзя, лицо которой зарумянилось, – был предназначен отцом к тому, чтобы командовать; это трудно.
Лицо Доршака исказилось, он злобно посмотрел на девушку, но возмущённая Ядзя отошла.
Янаш уже в нижней комнате выдавал людям приказы и отбирал самых крепких, распоряжаясь, какое оружие взять с собою назавтра. Ни на кого не обращал внимания, и хотя экспедиция могла бы показаться смешной, он хотел её сделать безопасной. Ксендз Жудра напрашивался также. Доршак, который пару раз пытался влезть, видя, что делают заготовки, заряжают ружья и пистолеты, приводят в порядок сабли, должен был уйти с бумагой; Янаш сделал вид, что его не видит и не слышит.
Утром следующего дня в замке всё начало двигаться, выводили коней, одевались люди, Янаш ещё осматривал каждого по отдельности и каретку, предназначенную для женщин. Никита собирался ехать впереди, потому что уже был знаком с околицей, за ним Янаш на коне и ксендз Жудра, который также охотно оседлал степака; остальные люди были поставлены по бокам и с тыла… Казалось, что день как бы специально выбрали дивно прекрасный, ясный и тёплый. Ещё до того, как выехали, Доршак объявил, что для показа наиболее красивых мест, поведёт несколько иной дорогой. Это никого не поразило. С восходом солнца в готовности было всё, мечникова, перекрестившись, села с Ядзей в карету, Доршак уже крутился на коне, люди оседлали своих, Янаш расставлял – и так вся эта кавалькада, проехав мост и городок, из хат которого выбежало множество людей для рассматривания едущих, двинулась через долину в ущелье. Ядзя больше стояла, чем сидела в карете, с первых шагов в ущелье восхищаясь красотой деревьев и окружающих гор.
Доршак был в особенном настроении. Как если бы хотел вознаградить своё обычное молчание и раздражение, оживлённый, рассказывал разные легенды о давних нападениях, битвах, схваченных пленниках и т. п. Каждый угол имел тут какое-то кровавое воспоминание. Чем глубже они въезжали в горы, тем стены их больше поднимались и лес становился более старым и важным. Ручьи перебегали дорожку, здесь и там над ней громоздились серые скалы или выбивались из-под дёрна, покрытые толстым слоем мхов, зеленеющим теперь как раз самыми живыми красками. Доршак указал мечниковой впалые в земле пограничные кресты и рубежные засеки на дубах.
Ехали так спокойно даже почти до полудня. Солнце, поднявшись, бросало сверху лучи в эти лесные закрома, остаток дня стоящие в тени. Иногда в ущельях их обвевал холод долин, то снова веяло тёплое течение раскалённого воздуха. Кони уже прилично устали, когда въехали в долину между горами, на которой у края леса были видны две могилы. Одна из них, отличавшаяся от тех, которые они до сих пор видели, была опоясана, словно зелёным кольцом, насыпанным некогда валом, ушедшим теперь в землю.
– Может, тут ясно пани приказала бы коням отдохнуть! – отозвался Доршак.
– А, хорошо! Хорошо! – прервала Ядзя. – У могилы, но как же она называется?
– Хан-Курган! – сказал Доршак.
Деревья, которые, видно по насыпям обоих заросших курганов, до половины заслоняли их ветвями. За их стволами была чаща кустов, шыповника, кизила, скомпии, роз, сплетённых с дикой ежевикой.
По кругу зелёную равнину, которую перерезал ручей, окружали красивые холмы. Отсюда было не видно даже, чтобы в неё вела другая дорога, чем та, которой ехали путешественники. Тишина царила вокруг. Мечникова и Ядзя вышли из кареты, ксендз спешился, люди также начинали слезать с кулбак.
Янаш ещё сидел и разглядывался, несомненно, для выбора места отдыха, когда среди глухого молчания его ухо уловило вдали ржание коней.
Если бы он в эту минуту посмотрел на Доршака, заметил бы, как он вдруг побледнел.
Едва донеслось это отдалённое ржание, когда стоящему рядом Никите Корчак бросил:
– Все на коней и за оружие, не спешиваться, окружить кругом.
Доршак больше догадался о приказе, чем его услышал.
– Пусть люди отдохнут, – отозвался он, – пусть сложат оружие, потому что напрасно тащили его всю дорогу. Коней нужно напоить.
Янаш кивнул Никите.
– Даже не думать.
Мечникова и Ядзя с недоумением поглядывали на него и не могли объяснить себе этого беспокойства.
Доршак, якобы что-то поправляя у седла, не слезал с него и беспокойно бросал по кругу взгляд.
Какое-то мгновение продолжалось ожидание, когда земля вдруг начала издалека гудеть, всё громче, всё ближе и с правой стороны недалеко показался как бы табун лошадей, которые мчались прямо на обоз.
У мечниковой было время перекреститься и схватить дочку за плечи, когда уже Янаш и люди стали отрядом между ней и тем зрелищем, для неё непонятным. Она оглянулась на Доршака и увидела, что его конь мог выскочить, убегая в противоположную сторону. Ей только казалось, что рукой он давал какие-то знаки. Кому? Людям, что её окружали, или тем нападающим – понять было невозможно. В это же мгновение свист стрел, которые посыпались градом, били в кусты и падали, попадали в стволы деревьев, послышался вокруг… Янаш с людьми, уже готовыми к обороне, стоял, заслоняя собой мечникову. Он не утратил ни мужества, ни хладнокровия, глазами старался сосчитать силу неприятеля, гораздо превосходящую. Визг и крик татар, топот коней, показывающиеся чёрные лица с белыми зубами, падающие стрелы также не тревожили этой горсти людей, которой командовал Янаш. Подпустив толпу на выстрел, дали огня… Этот неожиданный отпор, видно, задержал нападавших, но они начали забегать слева и окружать горсть людей, которых только лес заслонял с другой сороны. Янаш кричал, приказывая, чтобы мечникова с дочкой не отходила от боевого строя, и медленно скомандовал отступать к ущелью. Стороны ущелья были покрыты гутыми зарослями и наверх татары могли взобраться не скоро. Следовательно, овраг представлял собой вид естественной крепости, в которой, во всяком случае, с маленьким этим отрядом держаться было можно. Все это поняли. Ксендз Жудра схватил за руку мечникову и стоял с ней за каретой, которую пытались также втащить в балки. Только кони, устрашённые криками и стрелами, сначала не давали управлять собой. Это была отчаянная оборона. Татары обегали всё более тесным кругом и по-прежнему пускали стрелы.
В первые минуты испуганная, мечникова медленно восстановила некоторое хладнокровие и мужество. Она начала кричать, чтобы ей и Ядзи давали ружья для зарядки. Ядзя также была как бы овеяна каким-то рыцарским духом. Не один из людей ещё не пал, двое было ранены. У Янаша в шапке было две стрелы и одна рука ранена, но не знал он о том, не чувствовал этого. Отступая потихоньку ко входу в ущелье, они смогли укрыть женщин, а то что проход, выходящий в долину, был узкий, десять человек могли разделиться на два ряда, один из них мог отстреливаться в то время, когда другой готовился к этому. Янаш был впереди, разгорячённый, увлечённый, яростный, чувствуя, что тут придётся заплатить жизнью, и думая только о том, как спасти мечникову и Ядзю. Один побег вслепую в гущу лесов мог их или чудом сохранить или также, как неосведомлённых с местностью, загнать как раз в ловушку. В то же время даже побег был невозможен, потому что ущелье тянулось далеко, а две стены, охватывающие его, были почти вертикальные, как обрыв.
Мечникова, прижимая дочку, с молитвой, отступала, прикрытая кареткой и лошадьми. Ядзя кричала:
– Давайте ружьё!
Янаш рассчитывал время, как долго они смогут продержаться, он думал: либо отступать далее, либо стоять на месте.
Отступление горсти по дорожке также не было хорошым, потому что выставляло их вражеским стрелам. Татарская дичь огромным кругом объяла их спереди. Несколько раненых коней и людей пало от татарских стрел, это разъярило ещё больше нападающих, которые каждый раз напирали ближе. Почти с отчаянием Янаш увидел, что часть татар с лошадьми, часть отбегавших лошадей справа и слева направилась в гущи, видимо, для окружения обеих стен ущелья, с вершин которых стрелами могли удобно преследовать скрывающихся там и вынудить в конце концов к сдаче. Чело даже менее притесняли. Ксендз Жудра услышал шуршание кустов и невольно издал крик:
– Теперь мы погибли!
Мать яростно потянула к себе дочь, обняла её руками и обе так стояли, ожидая, что предназначил Бог, и желая уже только вместе умереть.
Но первые головы и татарские крымки, что показались на горе в ущелье, едва имели время выйти из гущи. Одного свалил пулей Никита, другого Янаш. С левой стороны поражённый татарин напрасно хотел схватиться за кусты, поехал по крутой стене, пятная её кровью, и повис почти над мечниковой, в сплетённых корнях дерева, в которых запутался. Но на месте их уже теснились другие. Оборона со всех сторон становилась невозможной. Было необходимо заряжать ружья и переносить сыплющиеся стрелы. У Янаша было уже более десятка ран. Счастьем, толстый кафтан, который он надел только в этот день, значительнейшую их часть глубоко не пропускал. Застревали в нём и падали.
