Слух об этом распространился широко. Даже японцы стали пытаться лягнуть его в выпаде карате.
Я не держу на них зла за это, но мне казалось, что они лишали смысла весь этот обычай.
Так что вывод делайте сами.
Поэтому я пошел в город и решил зарядиться кофеином для этого путешествия.
Сколько помню, там всегда были охранники. Два человека на высоких стульях в любое время суток. Всегда одна и та же пара. В кепках, куртках и синтетических брюках. Они никогда не сидели рядом. Всегда на противоположных концах бара. Не уверен даже, что они знакомы.
Да вот что еще.
Как бы осторожно вы ни подкрадывались к этим парням, картина никогда не менялась: две кружки «Гиннеса», наполовину опорожненные. Потрясающая синхронность! Ведь это невозможно запланировать! Если я когда-нибудь войду и увижу кружки полными или пустыми, то сразу же пойму, что наступили новые времена и по-старому уже никогда не будет.
Направляясь к своему привычному столику, я взглянул, чтобы проверить. Так и есть, оба на месте, по полкружки перед каждым.
Зато Шон был на взводе. Плюхнул кофе передо мной, ничего не сказал.
Я заметил:
— И тебе с добрым утром.
— Не приставай.
Устыдившись, я принялся за кофе. Недостаточно горячий, но такое уж утро выдалось — ничего не попишешь. Я взял газету. Прочитал, что полиция не войдет в состав войск Европейского союза, поскольку не имеет вооружения.
Человек, которого я где-то видел, подошел и спросил:
— Можно поговорить, Джек?
— Конечно, садись.
— Наверное, ты меня помнишь. Я Фил Джойс.
— Помню, конечно.
Но на самом деле не помнил.
Он сел, вытащил табак и бумагу:
— Не возражаешь?
— Валяй кури.
Он закурил.
Он был заядлым курильщиком. Втягивал дым с такой силой, что щеки западали. Выдыхал дым с глубоким вздохом, уж не знаю, что он означал — удовлетворение или агонию. Он сказал:
— Я знал тебя, когда ты еще за девушками бегал.
Ничего хорошего в тех днях не было. Все ухаживания впустую. Встречал девушку, водил в кино, гулял с ней, если повезет, держал за руку без всяких на то причин. Никакого кайфа.
Теперь это называется «отношениями», и на каждом шагу вас подстерегают
вопросы
обязанности
и
беременности.
Теперь кайф словить можно только с помощью кокаина. Вы уже не дарите цветы, вы посещаете терапевта.
Джойс говорит:
— Слышал, ты завязал.
— До известной степени.
— Молодец. Рекомендацию мне не дашь?
— Куда?
— На почту.
— Конечно, но я не уверен, что я подходящий человек.
— Это не имеет значения. Мне не нужна работа.
— Не понял?..
— Это для работников социального обеспечения. Делаю вид, что пытаюсь найти работу.
— А… ну ладно.
— Большое спасибо. — И он ушел.
Я встал и уже клал деньги на стол. Подошел Шон:
— Что это?
— Деньги за кофе.
— И с каких пор ты начал платить? Все! Он меня достал!
И я рявкнул:
— Что тебя сегодня за муха укусила?
— Повежливее, сопляк.
Я протиснулся мимо него и сказал:
— Ты хитрый старый пердун.
Во время последней мессы в соборе Голуэя какой-то сопляк турист, из молодых да ранних, запугал прихожан, пройдясь по проходу с игрушечным пистолетом в руке.
Его посадили, но сразу же освободили под залог в шесть фунтов, потому что у него не было денег.
Как потом выяснилось, его друг приручил одиннадцать крыс, они дали им всем имена и кормили у себя в палатках.
Остается только спросить, как парня из рекламы «Карлсберга»: «Зачем?»
Я шел по Ки-стрит. Старожилы произносят «Кей», для остальных же она «Ки». Что-то, видно, случилось там, на небесах, потому что внезапно выглянуло солнце и осветило дома.
На меня упала тень. Самый главный алкаш. Я знал, что его зовут Пэдриг. Про него вечно ходили сплетни. Вроде бы он из хорошей семьи и когда-то был
учителем
юристом
нейрохирургом.
Сколько я его знаю, он всегда был навеселе и любил литературные сравнения. Сегодня он тоже был слегка поддавши. Сказал:
— Приветствую тебя, мой бородатый друг. Мы случайно не принимаем участие в празднике зимнего солнцестояния?
Я улыбнулся и дал ему несколько фунтов. Мы оба сделали вид, что не замечаем, как дрожит его рука. Он был невысокий, истощенный, с гривой грязных седых волос. Лицо — сплошная сетка лопнувших кровеносных сосудов, на данный момент распухшее. Нос сломан, чему я легко посочувствовал. Синие, самые синие глаза, какие только бывают на свете, и, разумеется, в красных ободках.
Он сказал:
— А ведь я знал твоего отца?
— Пэдди… Пэдди Тейлор.
— Человек скромный и со вкусом. Так ведь?
— Он бывал разным.
— Судя по тому, что ты говоришь о нем в прошедшем времени, он уже не с нами… или… еще хуже… в Англии.
— Он умер, умер.
Пэдриг набрал в грудь воздуха и запел. У меня сердце в пятки ушло. Он пел, скорее орал:
— Вслепую, вслепую наконец мы покидаем этот мир!
Он наклонился, чтобы подобрать окурок, прикурил, чиркнув спичкой по помятому коробку. Я нервно оглядывался, надеясь, что песня закончилась. Он глубоко затянулся, выдохнул, окружив себя клубами дыма, и рявкнул:
— Но человек может не задерживаться, потому что нигде не найдет он покоя!
Я воспользовался паузой:
— Ты замолчишь, если я дам тебе еще денег?
Он засмеялся, показав два желтых зуба. Остальные, по-видимому, пали в битве.
— Обязательно.
Я дал ему еще фунт. Он посмотрел на него и сообщил:
— Я евро тоже беру.
Я пошел наискосок через площадь. Пэдриг вышагивал рядом и говорил:
— Ты не из тех, кто отдаст много… во всяком случае, в области информации. Что, по твоему мнению, имеет качества краткости и ясности?
Прежде чем я смог ответить на этот вопрос кратко или ясно, он зашелся в страшном приступе кашля. Его просто выворачивало наизнанку. Я дал ему носовой платок. Он вытер им слезы.
— Я у тебя в долгу, молодой Тейлор. Не помню, сколько миль я прошел с тех пор, как товарищ-пилигрим предложил мне платок
— Твой выговор трудно определить, — заметил я.
— Как и постоянный доход, он имеет особенность ускользать, не говоря уже о том, что может переливаться через край.
Не зная, что на это сказать, я даже не стал пытаться. Он продолжил:
— В далекую темную эру моего существования я жил, кажется, недалеко от Лаута. Ты что-нибудь слышал об этой пустынной местности?
— Нет.
Я изо всех сил старался не говорить, как он. Очень заразно. Он запустил руку в глубокий карман своего твидового пальто. Вытащил коричневую бутылку:
— Хочешь глоток?
Он вытер горлышко чистым углом моего носового платка. Я покачал головой. Он не обиделся и сказал:
— Единственная разумная мысль, какую я помню: лучше быть везучим, чем хорошим.
— А ты?
— Что я?
— Везучий?
Он хрипло рассмеялся:
— По крайней мере прошло уже очень много времени с тех пор, как я был хорошим, что бы под этим ни понимать.
Из-за стены стадиона появилась стайка алкашей. Пэдриг несколько театрально встряхнулся и сказал:
— Друзья ждут меня. Может, мы еще поговорим.
— С удовольствием. — Без дикого энтузиазма, но с одобрительной интонацией.
Наконец я забрался на Салтхилл и направился по набережной. Не переставая думал о часовых в пивной «У Грогана». Каждый день в полдень они снимали свои шапчонки и крестились. Даже склоняли головы и тихо шептали молитву.
Кроме этих стариков, словно застывших во времени, все остальное, включая жилые дома и лавки старьевщиков на Ки-стрит, было сметено новыми богатеями. Кто может измерить потерю? Я даже не помню молитву.
Когда бросаешь пить, мозги начинают работать с бешеной скоростью. В голову лезут сразу сотни мыслей.
Мимо прошли три парня, которым вряд ли исполнилось по двадцать. У каждого в руке банка пива. Я их едва не удавил. От запаха пива чуть не потерял сознание.
Как-то я наткнулся на несколько книг Кейта Эблоу. Психиатра, специалиста в судебной медицине. Он писал:
Вам необходимо выпить. Так все и начинается. Вам надо. Это ощущение всегда реально. Но ведь мне действительно нужно. Мне нужно мужество представить, что я буду делать дальше. А его у меня нет. Алкоголь позволяет на время забыть, что вы трус. Пока он действует. То, что вам нужно было представить, тем временем превращается в чудовище с когтями, и вам совсем не хочется его видеть. Затем этот монстр начинает писать тем, что вы пьете, быстрее, чем вы это в себя вливаете.
Вот и шагайте дальше.
Вспомните один из основных законов физики: на каждое действие всегда есть равное противодействие. Совершив благой поступок, вы стопорите систему. Все равно что бросить перчатку Сатане. Все силы ада могут начать гоняться за вами.На следующий день, взбодренный прогулкой, я решил заняться своей рукой.
