Бегу, бегу к тебе, Миша, прекрати названивать. Ну что опять нужно этому сумасшедшему? Весь день мне телефон обрывал, а что надо — непонятно. Мне начало это действовать на нервы. Твоя причудливость, Миша, мне надоела. Бегу к тебе, пока еще по улицам меня искать не начал. Молись, Миша, чтобы у тебя было ко мне что-то важное. Я злая.
Мир, мир, спасем мир. Выберемся из этой гнилой ямы, зловонной дыры. Тебе никуда от меня не деться. Я объяснял тебе, а ты закричала и убежала. Но тебе бесполезно от меня бежать, я везде, я во всем, что тебя окружает. Я в тебе. Мы любимы. Спасемся. Цифры, цифры. Телефонные номера. В них программа спасения мира. Действует. Летает в ветерке. Касается волос. И других цифр. Никуда от меня не денешься. Мы в одной черной яме. Друг в друге. С цифрами.
Ужас! Вот теперь я бегу домой со всех ног. Такого кошмара я долго не забуду. Прибежала к тебе, а ты схватил меня, стал трясти и нести такой бред, что ушам своим не верила. Такими безумными глазами на меня смотрел, что мне кажется, что убил бы меня, если бы я не вырвалась. Кричал мне вдогонку, что никуда от тебя не денешься! Миша, ты и вправду болен! Мне стало на самом деле страшно. Найдет ведь. Даже не знаю, в милицию обратиться или еще куда.
Мы должны спасти мир! Меня заперли и не отпускают. Но я должен! Любовь моя, я в плену, ты на воле. Но мы вместе! Мы никогда не расстанемся. Я в тебе, ты во мне. Ты скоро вызволишь меня отсюда. Ты знаешь, ты все знаешь. Моя программа запущена. Прочтешь информацию в воздухе. Поймаешь в нем цифры. Ты все понимаешь. Я жду тебя, Даша. Я люблю тебя.
Ну вот, я же говорила, что он сумасшедший. Узнала, что Мишу забрали в больницу. Ничего не соображает. Ужас. Посиди там, Миша. Хоть бояться не буду. Нет, нельзя быть такой легкомысленной. Нужно быть разборчивее в знакомствах. Психи кругом бродят. Все, на будущее буду знать. Пойду искать себе нормального. Ветер на улице, опять холодно. Все равно пойду. Надо развеяться, отвлечься. Срочно надо найти нормального, чтобы поскорее забыть этот кошмар.
2006–2007
Капля крови
За окном светило солнце. Лучи его заливали улицу, бегали по крышам домов, играли в листве зеленых деревьев, проникали в окна комнат, рассыпались по легким волосам сидевшего за столом Дениса, искрились, блестели на лезвии ножа, лежавшего у него на коленях, который он задумчиво теребил пальцами, склонив голову. Только в глазах его не было света. Они не принимали его, либо Денис не давал ему возможности проникнуть в них, голова его была опущена. К чему? Солнце — оно ведь не натуральное, свет его совсем не естественен. Оно лишь притворяется, что дарит тепло, на самом же деле в нем нет ничего теплого. Оно светит лишь для того, чтобы дать сентиментальным романтикам возможность верить в плоды их собственного воображения, помочь им опереться на что-то, чтоб не казались необоснованными их иллюзии, в другом случае казавшиеся бы им совсем глупыми, бессмысленными; оно существует для того, чтобы помочь им обмануться, ведь если солнце светит — значит, есть в этом мире тепло и доброта, значит, мир прекрасен и светел — это неправда, но правду они и не желают знать, главное для них — это найти материальную опору их грезам, подтвердившую бы неизменность счастья их существования. На самом же деле свет солнца обманный — тусклый и неживой, серый — в нем улыбается дьявол. Солнце светит, но оно не греет Дениса, оно лишь прикидывается добрым, ласково гладя его по голове, в действительности же ему нет дела до того, отчего он печалится, оно не излечит его тоску и боль, застывшую в его душе, напротив — делает ее еще чернее, тем холоднее, чем светлее и яснее становится на улице.
Свет сияет и отражается в лезвии ножа. Он призывает его действовать. Он смеется, играет с человеческими жизнями. Он не спасет Дениса от тоски. От него не дождаться сочувствия.
Денис все также задумчиво смотрит на нож и все также перебирает его пальцами. Исчезнуть из света, нырнуть во тьму? В свете нет смысла. Тьма — не хуже. Она не станет смеяться. Она поглотит его, душа его канет в вечность, вместе с болью, и ничто ее не найдет, она ни к кому не возвратится. Она тихо заглохнет. Навсегда.
Денис все вертит лезвие, вертит. Холодный нож. Острый.
Ну? Неужели никто не спасет? Никто не помешает? Никто не подаст надежды на лучшее в свете? Никто не зайдет в комнату, не кашлянет за глухой стеной, не зазвонит телефон, почтальон не принесет письмо? Ну? Никто не докажет, что есть — жизнь?
Ничего. Денис вздохнул. Пускай романтики живут в солнечном свете, нежатся в его теплых лучах.
Тихо. Одно мгновенье, одно лишь движение руки! Густая кровь капает на пол, образуя лужицу, стекает с теплого молодого тела. Солнечный свет кажется еще серее… Глаза гаснут…
За окном светит солнце. Лучи его ослепительно ярки. Свет не спасет от тоски. Свету не стало хуже. Свет сияет сам по себе — все так же безразлично ярко. Кому-то от этого тепло. Пусть скажут романтики — на земле стало меньше боли.
08.07.2005
Непогребенная любовь
Он умер внезапно.
Шесть долгих лет они прожили вместе, шесть счастливых лет, шесть лет, наполненных лишь теплом их сердец и благоговейной безмятежностью, шесть лет — и это была вся их жизнь, ибо они не знали, не представляли себе счастья в отсутствие в своей жизни друг друга. Они прожили эти годы — и в них была вся их жизнь, поскольку ничто другое в мире более не могло быть значимым, ничто не представлялось им важнее их изумительного единства, и ничто не имело ценности в отсутствии другого и, напротив же, все — любая мелочь, любая крупинка, каждая крохотная частица этого мира являлась для них важной, значимой, прекрасной, если они были рядом друг с другом, и каждая искорка этой жизни, каждый кусочек, каждая капелька сверкала для них бриллиантовым светом и каждая частичка этих лучиков волшебного сияния несла для них свой собственный, необыкновенный, бесценный смысл, понятный только им, и такой необходимый.
Он умер внезапно. Он умер совсем неожиданно, никто из них этого не знал и даже предположить не мог, что так получится. Но он умер — и это было неоспоримо, безысходно — и она была безутешна в своих страданиях.
Но она была умной, она была очень умной, и потому не желала себе смерти как избавления. Она знала, что должна жить, что ее черед еще не пришел, а умирать от своих же рук и по собственной воле грешно, в то время как можно найти и иной выход, ибо смерть еще не является концом всего и вся, и не безгранична ее власть в этом мире, и тем более она не властна над их любовью.
Она знала, что душа его еще не улетела далеко, что она еще бродит, тоскуя, где-то рядом, невидимая для ее взора и безмолвная для ее ушей. И стала она взывать к их любви, и собрала она в себе все их чувства, и слила она в одну волну все их слезы от вынужденной непредвиденной разлуки. И тут же обернулась она белой кошкой — такой белой, как ныне был он — безмолвный и безутешный. Она увидела его — он сидел на кресле, склонив голову и подпирая ее бледной ладонью, закрывая белыми пальцами своими свое лицо.
— Корнелий! — позвала она его, не помня себя от радости.
Он вздрогнул и тут же отнял руку от лица, и замер, изумленный, глядя на появившуюся пушистую белую кошку, которая позвала его таким родным, таким знакомым голосом.
— Корнелий! — сказала она, — Ты не узнал меня? Это я, твоя Эдита.
— Эдита! — воскликнул он, плача и смеясь, вскакивая со своего кресла, — Эдита! Эдита, да, я узнал тебя! Но ты ли это? Можно ли верить в такое счастье, что это ты?
— Можно, можно! — засмеялась она, — Верь, любимый! Верь, потому что это действительно я. Я превратилась в кошку, чтобы увидеть тебя, ведь кошки способны видеть призраков.
— Эдита! — он замер, и тут же улыбка исчезла с его лица, — Нет, постой, Эдита… Это никакое не счастье! Ведь душа моя уже готова отлететь, я исчезну навсегда уже через два дня — а ты? Ты так и останешься навсегда кошкой?
— Да, милый. Я так и останусь кошкой, но в этом нет никакой печали, потому что человеческая жизнь моя — ничто, когда в ней нет тебя, и эти два дня, что мы проведем вместе, стоят того, чтобы дожить свои дни маленьким животным.
— Но Эдита! Как же ты будешь жить кошкой? Кто позаботится о тебе? Кто станет оберегать тебя от бед и несчастий? Совсем скоро опустевшая квартира перейдет родственникам. Они обеспокоятся твоим исчезновением и примутся искать тебя, и никому даже в голову не придет, что душа твоя живет теперь в теле белой кошки. Будет ли кому-нибудь из них дело до кошки, когда они будут озабочены твоими поисками?
Белая кошка улыбнулась.
— Это неважно, Корнелий, — сказала она, — Пусть я останусь навсегда в теле маленького животного, пусть даже никто не станет обо мне заботиться — главное, что я всегда буду знать, что ты любишь меня! Не волнуйся обо мне. Я думаю, что будущие хозяева этой квартиры не станут меня гнать, я думаю, что они обо мне позаботятся. Но даже если этого не случится — это не имеет никакого значения, поверь! Чего стоит моя жизнь, если в ней нет тебя? Главное, что ты любишь меня! И пусть ты скоро совсем исчезнешь — но наша любовь никуда не уйдет с твоею смертью, она будет жить дальше, питая меня жизненным теплом! Ты умер — и этого не изменить, это так. Но для меня было бы самым страшным горем не увидеть тебя на прощание! Эти последние два дня, что мы проведем вместе, будут стоить всех оставшихся последующих дней, отведенных мне судьбою. Им высока цена! Мы были счастливы с тобою шесть долгих лет. Но эти последние два дня будут самым высочайшим счастьем! А потому не печалься ни о чем, милый. Радуйся тому, что сейчас есть. Радуйся мне! Давай будем счастливы, давай будем благодарить судьбу за ту невиданную роскошь, которую она предоставила нам, за этот шикарный необыкновенный подарок — возможность попрощаться.
