Приятельница не взялась оспаривать мои слова, и я расценила это как хороший знак, вдруг выдав то, чего даже сама не ожидала:
— Оль, если надо… я заплачу.
***
Из садика я выходила в диком смятении. С одной стороны, на душе забрезжила безумная надежда на то, что жизнь возвращается в мои руки, с другой стороны, безбашенность собственного поступка пугала меня.
Уже сидя в машине, достала из сумочки сотовый и набрала Гельку.
— Если кто спросит, я теперь работаю у тебя.
— Боже-е-е… — простонала подруга. — Ты вконец рехнулась.
Быть тактичной и подбирать слова она так и не научилась, несмотря на положение мужа и «великую» миссию своего фондика.
— Не ссы, — ответила в тон ей, — прорвёмся.
— Нечаев мне шею свернёт.
— Не свернёт. Если что, готова взять весь огонь на себя.
— Лучше бы ты сначала весь огонь на себя взяла, а уже потом… бросалась в свои авантюры.
— Ему нужно немного успокоиться, его всё ещё трясёт из-за моей истории. Пусть сначала просто свыкнется с мыслью, что у меня есть работа.
***
Почему я ничего не сказала мужу про то, что опять подалась в медицину, пусть и таким окольным путём? В последнее время наши отношения с Ильёй всё меньше походили на… отношения. Нет, мы не ругались и даже не спорили, но мы и не разговаривали, словно махом лишившись всех точек соприкосновения. Мне даже начинало казаться, что секс остался единственной формой близости, которая была нам доступна. И это пугало со страшной силой.
В череде бесконечных потерь муж являл собой незыблемую основу моего мироздания. И утрать я ещё и его… не факт, что на этот раз я сумела бы встать.
Пока Нечаева не было дома, я успела приготовить ужин и принять душ. Долго разглядывала себя в зеркало, пытаясь понять, насколько я изменилась за последние пятнадцать лет и где же сейчас та девочка с задорной улыбкой и в белых гольфах. И если последнее можно было найти в любом магазине, то с улыбкой было определенно сложнее…
Илюха появился после десяти, когда разогретый третий раз ужин снова уже успел остыть.
— Прости, — с ходу начал оправдываться он, — за время отъезда столько дел накопилось. Думал, на части меня разорвут…
Я флегматично пожала плечами и молча покинула кухню.
Нечаев, как обычно, последовал за мной.
— Я помню, что обещал быть раньше, но…
— Ничего ты не обещал, — перебила я его, падая на постель. В спальне, освещённой лишь бра из коридора, царил полумрак. Муж встал в дверном проёме, закрыв собой остатки света.
— Нин…
— Тебе напомнить, сколько лет уже я Нина?
Он замолк, зато я вдруг продолжила, черпая силы неведомо откуда.
— И я устала. До чёртиков устала… И даже сама не знаю от чего. Впрочем, тебе не понять.
Сдавленно фыркнул, оттолкнулся от косяка и зашёл в спальню вместе с ярким лучом, который ударил мне прямо в глаза, пришлось зажмуриться.
— День тяжёлый был? — садясь рядом и закидывая мои ноги себе на бёдра, посочувствовал Нечаев, за что его тут же захотелось лягнуть.
— Не тяжелее всех остальных.
Он задумался, почесав свой подбородок с дневной щетиной, и неожиданно выдал:
— Обещаю, с длительными поездками будет покончено.
— Мы обанкротились? — спросила с надеждой, ибо, как оказалось, роль миллионерской жены мне была не по плечу.
— Не дождёшься, — пообещал мне хозяин заводов и пароходов (ну ладно, не пароходов, но маленькой прогулочной яхты). — Просто… нашёл способ, как решать все дела на месте.
— Зашибись, — без особого восторга откликнулась я. — Теперь ты просто будешь жить у себя в офисе.
— Кто-то тут в пессимисты подался…
— Кто-то просто за эти два месяца устал дома сидеть.
— И что ты предлагаешь? Ну хочешь, слетаем куда-нибудь?
Благодаря этому самому «ну» я не хотела, да и срываться с места, когда я только вот-вот решила вопрос с работой, мне было явно не с руки.
— Не хочу, — ответила честно. Думала ещё немного покапризничать, но супруг сыграл на опережение, прижавшись своим лбом к моему.
— Нин, мы через столько прошли. Через это тоже нужно… просто прорваться.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Что такое «это», никто из нас так и не пояснил.
Через пару часов, лёжа в одной постели с обнажённым Ильёй, я даже подобрела и выдала ему часть своей благочестивой лжи:
— А я всё-таки к Геле в фонд устроилась.
— Здорово! — оживился муж, растягивая гласные от усталости. — Чем заниматься будешь?
— Как обычно… мир спасать.
***
Работа в садике сильно отличалась от той, которой я занималась в больнице. В профессиональном плане она была заметно скучнее и однообразнее, но при этом будто бы более напряжённой. По крайней мере, Ольга напирала именно на это:
— Главное, чтобы у родителей не было претензий. Они платят такие деньжищи за наш сад, что имеют полное право ожидать, что их детей здесь оближут с ног до головы.
Я, не привыкшая делать различий между детьми по признаку обеспеченности их родителей, невольно поморщилась, но смолчала. Ибо не в том я положении, чтобы ставить условия.
Работники садика действительно отличались неким подобострастием по отношению к родителям, порой едва не выстраиваясь по стойке смирно. Мне это казалось дико странным, ещё и потому, что по уровню благосостояния моя семья во многом была на одном с ними уровне, а то и выше.
И страх чем-то выдать себя вдруг сыграл со мной злую шутку.
— Оль, а можно мы меня будем представлять не моей фамилией? Ну, на тот случай, чтобы моё прошлое где-то не всплыло…
Но боялась я отнюдь не своего прошлого, а той вероятности, что в фамилии Нечаева кто-нибудь признает ту самую. Не то чтобы я была светским лицом, наоборот, честно избегала все местные тусовки последние пару лет, но закон шести рукопожатий никто не отменял. И то, что какая-нибудь не в меру внимательная личность решит меня сдать мужу, было более чем реально.
А может быть, этот страх был надуманным и я раздувала из мухи слона, преувеличивая свою значимость. И где-то глубоко в душе мне просто хотелось снова побыть Алексеевой, простой девушкой из глубинки с огромными амбициями и далекоидущими планами на жизнь.
Впрочем, именно это желание и стало в нашей истории судьбоносным.
***
Примерно через неделю после моего трудоустройства, когда я всеми правдами и неправдами старалась влиться в коллектив, Петрушевская вызвала меня к себе.
— Мне нужно уехать, — почти с ходу объявила она, суетливо перекладывая бумаги на столе и практически не глядя на меня. — Я ненадолго… надеюсь.
— Оль, — нахмурилась, — что-то случилось?
Та покачала головой и поспешно заверила:
— Всё нормально.
Ложь была так себе, и я невольно насторожилась, не понимая, откуда ждать подвоха. Зато приятельница наконец-то подняла голову и посмотрела на меня… зарёванными глазами.
— Оль? — повторила уже с большим нажимом, а та неожиданно хлюпнула носом и разревелась.
— Виталька в больнице, — сквозь слёзы выдавила заведующая. — Говорят, инфаркт… а какой, к чёрту, инфаркт может быть, если ему ещё и сорока нет?!
— О боже, — только и выдавила я из себя, прикрыв рот рукой.
Человеческая реакция оказалась быстрее профессиональной. И уже только потом мозг заработал так, как нужно:
— Ты уверена, что инфаркт? Где он сейчас, в реанимации или просто в больнице? Что врачи говорят?
— Не знаю, — всплеснула руками она, — ничего не знаю. Два часа назад позвонила его мать и выдала: «Виталечка при смерти», — передразнила Петрушевская бывшую свекровь писклявым голосом. — Конечно, он будет при смерти! С таким дурацким ритмом работы… А ведь говорила! Я ведь предупреждала! Но разве его проймёшь? Супергерой херов. А всё ради чего? Чтобы его мать два года спустя после нашего развода мне сообщила, что эта скотина решил помереть?! Угораздило же меня с идиотом связаться! — вконец поплыла она, с психом швырнув бумаги на пол. — Остолоп твердолобый! Да чтоб он там… сдо-о-ох…
Последняя фраза окончательно превратилась в протяжные завывания. И пока я соображала, а не сбегать ли мне в кабинет за пустырником, Петрушевская резко взяла себя в руки, словно и не было никакой истерики.
