вышло: протекционизм, семейственность, то да се.
Пока, по крайней мере, подвис Колькин перевод.
Если бы хотя бы одна мечта не сбылась, так и по другому фронту обрушились надежды. Тут батя поднял вопрос о том, не переедут ли к нему в центр хотя бы Тонечка с Наташкой. Как раз можно было бы решить вопрос с жильем.
Ох и возликовал Николай, пусть и тайно! Шутка ли — целая пустая комната (вторую-то сдать придется), целых десять квадратных метров в его распоряжении! Однако по ходу выяснялось, что лицедей из Кольки никакой. Вид он сохранял невозмутимый, сурово-расстроенный, но все равно мать — и не вглядываясь — кожей его нетерпение ощутила. Так что и тут хрустальные мечты рассыпались в мелкие осколки. Антонина Михайловна объявила, что они с Наташей никак переехать не смогут.
Колька полыхнул, но внутренне, благоразумия хватило смолчать, под материнским прямым взором стоял безгласен. Тем более что нарождающийся здравый смысл подсказывал, что наверняка мама не просто так все решила. Возможно, у нее свои резоны есть, по жилищному вопросу она что-то уже сообразила и просчитала… но черт подери!
Мать же, с опасением ожидая его детского взрыва и не дождавшись, вдруг вся вспыхнула, помолодела, расцвела — причины ее тихого ликования сыну были неведомы.
«Что ж, — рассуждал Колька философски, — не все получается так, как нам угодно!»
Солидные рассуждения прервал пацанчик из первокурсников. Скатившись со второго этажа по лестнице, весь встрепанный, он летел по коридору. Почти поравнявшись с Пожарским, почему-то сменил галоп на шаг, причем такой, каким обычно нашкодившие коты ходят, и по стеночке попытался обогнуть наставника.
Ну как тут стерпишь, будучи даже сто раз взрослым?
— А ну-ка стой, ать-два, — скомандовал Колька.
Пацан замер, вытянувшись во фрунт, выкатив глаза.
— Куда бежим?
Первокурсник скроил такую честную гримасу, что Пожарский немедленно потребовал:
— Не врать.
— Ладно, — буркнул он, — там одноглазому темную делают.
— То есть как? Прямо в палате?
— Угу…
— А ты что?
— Я бегу, чтобы тоже не получить.
— Ты при чем?
— Я как-то комендантше наябедничал, с тех пор…
— Понял, понял, беги, отсидись где-нибудь, — объявил Колька и пошел в общагу.
Странно, странно, обычно Хмару в это время лупцуют лишь за оградой, а тут прям не отходя от кассы. Чем это он так довел?
* * *
В палате было превесело, хотя совершенно тихо. По осеннему времени и так темно, а эти забавники еще и шторы задернули, и выключили свет. Так в полном сумраке и работали старательно кулаками.
Колька, распахнув дверь, щелкнул выключателем и, пока не опомнились, деловито ввязался в драку — ведь и взрослому иной раз нужна разрядка! Как упустить такой случай? Не скоро все опомнились, но как только малы́е негодяи ощутили на своих задах первые начальственные пинки, кто-то взвизгнул тонко: «Шуба!», и все бросились врассыпную.
«Ага, щаз», — Колька хапнул раз-два, как цапля рыбешку, и в обеих руках оказалось по нерасторопному бузотеру. Они в азарте махача не успели сбежать и теперь дергались, удерживаемые за шивороты рубах.
— Куда собрались, паршивцы? — ласково спросил Пожарский, встряхивая их так, что зубы да веснушки застучали.
Не надо было быть Шерлоком Холмсом, чтобы понять, что тут коллективная темная, причем устроенная всем миром. Между койками шевелился холм, образованный из пары плотных одеял, из-под него показалась наконец изнуренная, худая до синевы, точно фарфоровая физиономия Максима Хмары. Вылезши, он первым делом вернул на место повязку, которой обычно прикрывал отсутствующий глаз, и кротко поздоровался:
— Добрый день, Николай Игоревич. — После чего принялся шарить под койками.
Колька, у которого руки утомились держать двух уже упитанных драчунов, толкнул их в сторону койки, скомандовав: «Сидеть». Они, плюхнувшись, притаились, то и дело поглядывая на дверь, но под красноречивым взором наставника замерли.
Неразлучные друзья, Бурунов и Таранец, как Маркс и Энгельс. Всегда вместе, как в свое время Анчутка с Пельменем. Толковые ребята, хотя и говорили про них разное, в том числе и то, что на прежнем месте учебы чуть не загремели в колонию. Ну, это где-то там, а тут ведут себя в рамочках — по крайней мере, с Николаем Игоревичем.
И если речь не идет о Хмаре.
Хмара… Положа на сердце руку, этот паренек был не из приятных, хотя почему — неясно. Себе Колька честно признавался, что, будь он помоложе, Хмара эта огребала бы не меньше, чем сейчас. Да и в настоящий момент у вполне взрослого Николая Игоревича при виде него руки чесались.
То ли во внешности дело? Эдакий дрищ — льняные волосики, причем не такие, как у Анчутки, а тоненькие, легкие, прямые, легко рассыпающиеся. Прям божий одуванчик. Единственный глаз, узкий, косоватый, сиял такой небесной голубизной, такой безмятежностью — аж бесит.
К тому же и по учебе никаких жалоб на него не было, и по дисциплине. Разве что были у него странности. Иной раз он на ровном месте вспыхивал, краснел, как свекла, наливаясь кровью, — но ведь неизменно и брал себя в руки. Или случались форменные отвалы башки: только-только он тут, внимательно слушает, кивает, и видно, что понимает, а вот уже раз — и уходит в себя, уносится в какие-то далекие дали, одному ему видимые.
Кольку этот момент тревожил, ведь это ему надо его не упустить. Иначе совершенно легко этот полупрозрачный мечтатель может лишиться части, а то и всех конечностей — а виноват, само собой, будет Пожарский. Тут не отвертишься.
Колька спросил, как и положено, строго, причем тоном, который ясно показывал, что все ему ясно, просто хочет убедиться в искренности спрашиваемого:
— И что тут происходит?
Бурунов и Таранец, придя в себя, сидели уже вольно, другие же кто просто ускользнул в коридор, кто остался подпирать стенки, переводя дыхание и уже не подлаивая от еще тлеющего стайного азарта.
Хмара, зажимая разбитый нос, прогнусавил:
— Ничего ровным счетом, Николай Игоревич, все в полном порядочке.
Голос у него был особенный, неприятный, выше, чем у сверстников, к тому же гундосый. И вообще он несуразный, корявый, тощий, а ступни как у слона — во! Размер сорок пятый, а то и больше.
«Ну а что страшный — ну мало ли кто урод?» — снова напомнил себе Николай.
Вот будь дело в другом месте и в иное время, то никаких бы не было сомнений в том, что перед Колькой примерный паренек, точь-в-точь из тех, которые прилежно учатся, все домашние задания выполняют прежде, чем умчаться играть в футбол, а то в настольный теннис, — в который, к слову, Хмара играл мастерски, —
