прорыва начиная, и к комфорту совершенно равнодушный. Добросовестный. Правда, его интересовали в основном спокойствие, помноженное на наличие и большой запас горячительных напитков, что в итоге привело к самым плачевным результатам. Старшекурсники этим бессовестно пользовались, валили в самоволки, а то и зазноб за пузырь приводили.
На это смотрели сквозь пальцы до тех пор, пока комендант, напившись до последнего предела, не попутал времена суток и выставил стол поперек входа в общежитие и уже открытым текстом требовал от входящих воспитанников мзду в литрах.
Это было обычное дело, но на сей раз происшествие имело место быть среди бела дня, а раньше случалось лишь среди ночи, после отбоя. После этого его второпях, пусть и вежливо, спровадили на пенсию.
Теперь не так. В его берлоге очень чисто, окна сияют, даже вроде бы подсиненные, занавески свежие, ни пылинки на столе. А на тумбочке обосновалось то, чего ранее, у старого коменданта, никогда и не бывало: чистая плитка, две жестянки — понятно, одна с заваркой, другая с сахаром, надраенный чайник и чашки, покрытые кипенно-белой салфеткой.
— Так слушаю вас, товарищ?
Остапчук представился, понимая, что от всех новых впечатлений его голос звучит не так обличающе-атакующе-пристыжающе, как надо было бы.
— Я вот по какому вопросу. В отделение от населения сигнал поступил, о казусе с избиением учащегося.
— Чаю желаете? — склонив голову, заботливо поинтересовалась комендант.
Надо ли выпендриваться в ответ на вежливое приглашение — очевидно, нет.
Иван Саныч признался, что не прочь. Не большой он любитель чая, но напиток оказался царский и заварен как следует. А еще в честь знакомства товарищ Асеева выставила пирог с вареньем.
Пока Остапчук воздавал ему должное, комендант перехватила инициативу:
— Никак Николай Игоревич проявили бдительность?
Иван Саныч сделал вид, что не понимает, о ком речь. А она продолжала невозмутимо:
— Казус — это вы очень мягко выразились, Иван Александрович. Так и выражайтесь — драка. Мы же с вами понимаем, что мальчишеские коллективы, они вообще славятся такого рода казусами.
— Неувязочка в том, что побои неоднократные и наносились одному и тому же воспитаннику.
— Я не возражаю, — мягко согласилась она. И замолчала.
Иван Саныч, подождав, уточнил, все ли сказано.
Комендант посмотрела вопросительно. И, поскольку Остапчук замолчал, она заговорила сама, по-прежнему мягко, и в голосе не звучало ничего, кроме спокойствия и доброжелательности:
— Я не совсем поняла, уважаемый Иван Александрович… или позволите называть вас Ваней? Я все-таки вам в мамы гожусь.
«Ну это ты загнула», — Остапчук, покосившись на комендантшу, в очередной раз убедился, что если она и годится, то разве в сестры, причем не факт, что старшие. Но называть Ваней позволил, чего ж нет, если жена Галина не слышит.
— Ну так вот, Ваня, вы наверняка знаете, что на вверенной мне территории — три этажа и прилегающий двор — фактов рукоприкладства не зафиксировано. К вам же заявлений не поступало?
Остапчук подтвердил, что нет. Комендант так была поглощена приготовлением чая, что даже и не ответила.
Сержант спросил, помолчав:
— И что же, это все?
— Да, — запросто подтвердила комендант, — а что еще требуется?
Последовало несколько минут неудобного молчания. Потом комендант, завершив священнодействие, предложила еще чайку. Остапчук, справедливо полагая, что рассориться никогда не поздно и надо бы хотя бы попытаться нащупать общие точки соприкосновения, почти не соврал:
— С превеликим удовольствием, Раиса Александровна. Никогда такого не пивал.
Тактически ход был выверен и сработал как надо. Когда комендантша заговорила снова, голос у нее был еще мягче:
— Вы, Ванечка, наверняка знаете, что у нас по электричкам попрошайки ходят, а в час пик и карманники?
— Так.
— А вы что-то лично делаете, чтобы не было такого?
— От меня зависящее — да, делаю.
— Вот и я — да, делаю, от меня зависящее, — заверила Раиса, — мальчишеские, а в нашем случае — уже мужские коллективы не в состоянии существовать без конфликтов.
— Без драк.
— И без них. Вы знаете, педагогика нередко исходит из необходимости позволять социуму, как бы это вам сказать… саморегулироваться. Я понятно выражаюсь?
Сержант заверил, что более чем.
— Понимаете, я за бескрайним не гонюсь…
Тут Раиса, только что бодрая и вполне жизнеспособная, как-то скукожилась, сдулась, завяла, как мытая морковь вне сырого песка, угрожающе состарилась. И даже вроде бы зубы куда-то изо рта пропали.
— Мне бы в моем возрасте хотя бы вверенные помещения сделать безопасными… — прошамкала она. — Хотя бы вот докрасить двери. У меня хорошо получается?
Остапчук, улыбнувшись, заверил, что да.
— А вот что они, детки то есть, творят там, за пределами — тут уж, простите, руки не доходят. Что же там происходит, за пределами, — сама переживаю не меньше вашего…
Подумав, сержант заметил:
— Удобная позиция. Так, по-вашему, то, что за вашими личными стенками, вас не касается? — напоминая самому себе ехидного змия, уточнил он.
А эту Раису Александровну без горчицы не потребишь. Она улыбнулась так мило, руками развела даже немного растерянно, ни капли не ядовито сказала:
— Дорогой Ванечка, многовато чести моим словам, что эдак глубоко толкует их такой мыслитель. Вы знаете, дорогой, мне сегодня прямо-таки необходимо закончить покраску моей двери. У вас конкретно ко мне сейчас есть еще, что-нибудь есть? Буду рада ответить. Или вы полагаете более интересным беседу в том же духе?
— Не серчайте, — добродушно попросил Иван Саныч, — давайте лучше вместе подумаем: если в самом деле парнишку метелят, то, может, есть за что?
— Например?
— Предположим, занимается не тем.
— Исключено, — кратко и очень уверенно отозвалась она, — возможно, я старуха, ничего не понимающая, но можете быть уверенными, что никаких безобразий, подразумевающих активные действия, не происходит.
— Но ведь синяки, Раиса Александровна.
— У кого? — заботливо, точь-в-точь многохлопотливая бабушка, спросила комендант.
— У некоего Максима Хмары, с первого курса.
Не сказать что она удивилась, но все-таки заметила:
— Ванечка, у вас не слишком богатое воображение?
— Нет, — заверил Остапчук.
— А книжки писать не пробовали?
— Только протоколы, — успокоил он, — а так-то что можете сказать про воспитанника… как бишь его?
— И как?
«Н-да, крепкий орешек, неуступчивая дамочка. А время идет, и неохота его зазря тратить…» — подумал он и повторил имя с фамилией.
— Уверены? — переспросила она, хмуря брови. — Он-то с чего? Вы не ошиблись, товарищ?
— Нет. А почему спросили?
Она как-то так помяла мочку уха, что получилось забавно — как будто проверяла, правильно ли расслышала. Потом, уже совершенно успокоившись, начала объяснять:
— Разные ребята есть, кто побойчее, кто потише, почистоплотнее, понеряшливее. А Максим Хмара — он, знаете ли, никакой. Про таких говорят: флегма. Сидит в уголке, учится. Спокойный мальчик, к
