Либо сумасшедшая, либо, как у моей подруги Люси Милфорд, оставшейся в Лондоне, у нее был «дар», способность видеть будущее. Боже упаси, только не еще одна провидица, взмолился я про себя.
– Мне жаль говорить это, госпожа Констант, но вы уверены, что говорите с нужным человеком?
– Вы, верно, думаете, мне нужен святой или доктор вместо вас, – ответила она.
Именно это я и подумал, но не очень-то вежливо рекомендовать кому-либо обратиться к врачу или священнику, если только этот кто-то не находится в отчаянном положении.
– Я серьезна, и я в своем уме, – сказала Сьюзен. – Выслушайте, я все объясню.
И я выслушал ее, пока мы бродили по дорожкам среди лугов Крайст-Черч. Согласившись на встречу с ней, я должен был ей хотя бы это.
Она рассказала, что ее семья – боковая ветвь рода Константов, живших в этом городе поколениями. Она родилась в Ипсвиче, но ее родители умерли с разницей в несколько месяцев, когда она была совсем маленькой, поэтому ее взяли оксфордские Константы – Джеймс и Сара Констант, родители, – и воспитали ее как члена своей семьи.
– Вот как, а я думал, ваша мать жива.
– Нет, это не так. Что навело вас на такую мысль?
– Потому что я помню день, когда мы привели пострадавшую госпожу Рут к доктору Ферну. Она сказала, ее послала ваша мать.
– Это легко объяснить. Я не помню своих настоящих родителей, совсем не помню, поэтому для меня естественно думать о старшей Саре и Джеймсе как о матери и отце. А они были настолько любезны, что разрешили мне называть их так. И их дочери, Сара, Эмилия и другие, были мне как сестры, как младшие сестры. Эмилия еще даже не родилась, когда я приехала сюда. У нас была одна и та же кормилица, госпожа Рут. Мы делили одни и те же воспоминания, играли в одни и те же детские игры, плакали и смеялись над одними и теми же детскими происшествиями.
Мы подошли к реке, быстрой и полноводной в это время года. Этот университетский городок настолько особенный, что даже реку здесь величают Исидой, хотя мы, простые лондонцы, называем ее попросту Темзой. Очевидно, она теряет в статусе к тому времени, как достигает столицы. Я все еще гадал, почему госпожа Констант захотела поговорить со мной. Пока что все, что она мне сказала, было довольно обыденно. Можно считать, ей повезло, что ее воспитали любящие дядя и тетя. В общем-то именно это я ей и сказал, когда мы шли вдоль берега.
Да, она знала, что ей повезло. У нее были обязанности по отношению к тем, кто взял ее под свой кров много лет назад, сказала она своим низким голосом и в до странности церемонной манере. Эти обязанности и были причиной того, что теперь ей требуется что-нибудь предпринять, ибо она полагает, что кто-то пытается медленно отравить ее кузину Сару.
– Отравить?
– Я в этом уверена.
– Сара – это та женщина, что хочет выйти замуж за Вильяма Сэдлера, – проговорил я, подумав, что несколько необычно говорить почти фамильярно о двух людях, которых я не то, что не встречал – никогда не видел. – Есть возражения против их союза?
– Да, но не слишком много. Думаю, обе семьи уже почти готовы сложить свое… э… оружие. Соединение молодых наконец примирит и старых.
– А что думают сами молодые?
– Вильям… беспечен. Он съест все, что положат ему на тарелку. А Сара… она весьма рада.
Странно было слышать это об ожидаемом браке. Но я не отступал:
– Тогда почему вы думаете, что госпожу Сару Констант, вашу кузину, пытаются отравить?
– Потому что у нее есть враг, решивший, что она не выйдет замуж за Вильяма Сэдлера.
– И она на самом деле говорила о врагах, об отравлении?
– Не столько словами, нет, хотя однажды она и вправду упоминала странный цвет и запах у пищи, – ответила Сьюзен Констант. – Она очень чувствительная. Готова навзрыд рыдать из-за смерти любимой собачки. И рыдает.
Скорбь по умершей собаке не показалась мне чем-то необычным, хотя тон Сьюзен Констант подразумевал, что ее, Сьюзен, не так легко вывести из равновесия. Она продолжала:
– Но мне достаточно взглянуть на Сару, чтобы увидеть: что-то подтачивает ее изнутри. Она похудела и осунулась, жаловалась на гнойники и волдыри на спине. Она говорит, что иногда у нее жар и лихорадка.
– И это вызывает у нее подозрения?
– Это вызывает подозрения у меня. Сара доверчива по природе. Раз уж она сама не может о себе позаботиться, кто-то должен быть подозрительным вместо нее.
– Может, она беспокоится о будущей свадьбе, – предположил я. – Даже если возражений действительно почти нет, ее, возможно, все же заботит мысль, что она поступает против воли своих родителей.
– О, она больна, поверьте мне.
Меня тронула беспомощность в ее голосе. Я хотел поверить ей, или, по крайней мере, наполовину хотел. Я наблюдал за цаплей на другом берегу реки: она взлетела, тяжело взмахивая крыльями.
– Кто-нибудь еще обнаружил симптомы, о которых вы говорите?
– Никто не знает ее так, как я, даже кормилица Рут. Если бы они заметили что-то неладное, они скорее всего списали бы это на беспокойные разум и сердце, как вы только что.
– А сама Сара говорила кому-нибудь об этих симптомах? Своему будущему мужу, например.
– Она ничего ему не скажет. В любом случае я думаю, что она сама не сознает свое истинное состояние. Или не хочет сознавать. Она пытается превратить все в шутку.
– А что, если поговорить с врачом? Доктором Ферном?
– Только не с ним.
– Отчего нет? В конце концов, вы должны доверять ему.
– Почему? – В ее голосе прозвучало неподдельное любопытство.
– Вы рассказывали, что он проявил достаточно способностей, чтобы отыскать пропавшую чашку, погадав на нее.
– Способности – это еще не доверие. А между пропавшей безделушкой и попыткой отравления огромная разница.
– Ну тогда с кем-нибудь еще. В Оксфорде, должно быть, полно мудрых людей, с кем вы или ваша кузина могут поговорить.
– Говорю вам, Сара не принимает свое состояние всерьез. Она скорее будет думать о своей свадьбе. Мечтать о ней.
– А когда она будет, свадьба?
– Сейчас между моей семьей и Сэдлерами ведутся переговоры. Если они окончатся к удовлетворению обеих сторон, свадьбу отпразднуют вскоре.
– Я все еще не понимаю, почему вы рассказываете мне все это. Что я могу сделать?
– Я не знаю, к кому еще обратиться, – сказала она и этим, естественно, завоевала маленький кусочек моего сердца – если не разума.
– Я всего лишь актер.
На этот раз я не добавил «простой».
– Другой член вашей труппы рассказал мне, как однажды вы помогли одной семье в Сомерсете, когда они попали в безвыходное положение, и как вы пролили свет истины на это темное дело. Говорят, что у вас это получается.
– Кто рассказал вам?
– Некто по имени Абель Глейз.
Так вот оно что! Вот о чем они с Абелем толковали у Фернов. Что ж, это была моя вина, раз я позволил себе намекнуть своему другу на то, что я несколько помог в том деле с семьей Эгейтов и смертями, случившимися в ней. Конечно, я с таким" же успехом мог обронить подробности одного или двух других загадочных дел, в которые я был вовлечен. Теперь мне воздавалось сполна за мое легкомысленное тщеславие. Если вы столкнулись с тайной, расскажите о ней Ревиллу и поглядите, как неуклюже он будет нащупывать путь к разгадке.
Мы все еще шли вдоль берега реки. Теперь я остановился, принуждая тем самым Сьюзен Констант тоже замедлить шаг, и повернулся к ней:
– Госпожа Констант, я не думаю, что вы со мной вполне откровенны.
На ее лице появилось озадаченное выражение.
– Почему нет… Николас? И вы должны называть меня Сьюзен.
На это я еще больше насторожился.
– Как бы я ни называл вас, вы не говорите мне всего. Вы боитесь за вашу кузину Сару потому, что она больна, и потому, что вы думаете, кто-то решился не допустить ее брака. Но нет никаких подтверждений тому или другому, кроме того, что она похудела и осунулась и у нее – как вы сказали? – волдыри на спине. Откуда весь этот разговор о яде и врагах?
– Вы хотите, чтобы я рассказала больше?
– Если вам есть что еще рассказать.
– Тогда слушайте и судите сами. Но если вы не поверили мне раньше, тогда еще меньше вероятности, что вы поверите мне теперь.
Она ловко вывернулась, обвинив меня в открытом недоверии, когда я всего лишь думал, что она, вероятно, вообразила себе несуществующий заговор и врагов, – но я не протестовал. Вместо этого я ждал. Избегая смотреть мне в глаза, Сьюзен глядела на быстро текущие воды Исиды.
– За городскими стенами недавно умерла женщина – на ферме, недалеко от земель Константов.
– Отравлена? – спросил я.
– Возможно. – Сьюзен проигнорировала легкую тень насмешки в моем замечании. – Но она уже была довольно стара и готова умереть.
– Вы знали ее?
– Все знали старую матушку Моррисон. Она и ее семья всегда арендовали землю у Константов. Но послушайте, это не важно. В тот день, когда она умерла, я прогуливалась неподалеку от того дома. Стояла прекрасная погода, и я вышла из дому рано, так как не смогла уснуть. Птицы песней возвещали весну. Небо было чистое.
