- Мда-а-а... Отличный табак! - добавил Нодар, затянулся последний раз и бросил окурок.
- Прекрасные папиросы! - подтвердил Яго Антидзе.
Вслед за ними бросили докуренные папиросы Отар Тавадзе, Ромео Чануквадзе и другие.
Остались я и Отия Каландадзе. Вскоре Отия тоже избавился от адской машины, и теперь весь класс с затаенным дыханием смотрел на меня. Учитель сгорал от нетерпения. Я взглянул на свою папироску - ее оставалось всего на одну затяжку. Я зажмурился, медленно затянулся, набрал во рту ароматный дым, проглотил его и... открыл глаза. Папироска догорела до мундштука.
Взрыва не произошло. Я вздохнул полной грудью и щелчком далеко отбросил окурок.
Класс ахнул. Теперь начальник объединенного штаба и его войско стояли друг против друга и не знали, как поступить дальше. Наконец учитель приблизился ко мне и произнес голосом, от которого дрогнули сердца даже самых отчаянных наших головорезов:
- В коробке лежит одна папироска, и ее выкуришь ты, Coco Мамаладзе!
- Не могу больше, Леван Петрович! Благодарю вас!
- Мамаладзе...
- Эту папироску можете выкурить вы, Леван Петрович, она не взорвется! сказала вдруг громко Хатия, Всё обернулись к ней.
- Как?.. - прошептал учитель.
- Не взорвется, - повторила Хатия, - не было никакого пороха...
И тогда взорвались мы. В припадке смеха мы катались по земле, кувыркались, вопили, дрыгали ногами и становились на головы. Учитель долго сдерживал себя и наконец захохотал так, как, наверно, не смеялся никогда в жизни...
...Когда все успокоились, он подошел к Хатии и сказал:
- Ты думаешь, мне жалко для них папирос?
- Нет, Леван Петрович;, этого я не думаю, - ответила Хатия. - Просто мне хотелось доставить мальчикам это удовольствие... Простите меня, Леван Петрович...
Учитель погладил Хатию по щеке, обнял ее за плечи и медленно повел к дороге.
- Мамаладзе! - крикнул он, не оборачиваясь, - Собери класс и следуйте за нами!
- Класс, стройся! - гаркнул я. - Равняйсь! Смирр-р-но! К колхозной плантации ша-а-агом... марш! Раздва-три!.. Раз-два-три!..
Я побежал вперед и встал во главе отряда.
- Молодцы, орлы!.. Молодцы!.. Строевым шагом!..
Запевай!
И затопали опять по долине Супсы наши орлы - кто в отцовских, кто в дядиных брюках и блузах, кто в лаптях, кто в калошах, а кто и босиком... И огласились опять берега реки нашей веселой, задорной песней:
Я в тебе души не чаю,
Повелительница чая.
Если замуж пожелаешь,
Сам тебя я обвенчаю...
...В ту майскую ночь Советская Армия перешла в генеральное наступление по всему фронту,
ТАКОВА ЖИЗНЬ
Наступили каникулы. Июнь - самая пора купания, футбола, лело [Лело грузинский национальный вид игры в мяч], борьбы, лапты. Но июнь сорок третьего мало похож на довоенные каникулы... Какой там футбол!..
Ребят словно подменили.
- Бондойя, сыграем в лапту!
- С ума сошел! А кукурузу полоть?
- Пошли, Нодар, погоняем мяч!
- Некогда, Сосойя, иду за дровами...
- Отия, зови своих, поборемся!
- Не до борьбы мне, еле ноги волочу...
Мы отлично понимали, что сейчас нам не до игр и забав, но привычка брала свое. Кроме того, очень хотелось хоть на один день забыть про наши нужды и горести, вернуться к счастливым дням беззаботного детства. Бывало, мы собирались на лужайке, разбивались на партии, уже подбрасывался в воздух мяч, но тут то один, то другой из ребят вспоминал про неотложное дело и, помявшись, .уходил. За ним уходили второй, третий, и постепенно лужайка пустела... Иными глазами смотрели теперь мы на жизнь своего села, иными глазами смотрело на нас село.
Однажды утром зашла к нам соседка Мака и попросила тетю:
- Кето, дорогая моя, сегодня у меня нади [Нади - народная традиция: коллективная помощь, оказываемая сельчанами одному из соеедей в той или иной хозяйственной работе]. Одолжи, пожалуйста, твоего Сосойю!
- Иди, Coco! - сказала тетя.
И я, как взрослый, работал у Маки с утра до позднего вечера, за ужином ел и пил, как взрослый, и напился, как взрослый... И тетя перед сном помыла мне ноги теплой водой точно так, как когда-то бабушка мыла ноги возвращавшемуся с поля дедушке.
...Теплый июньский вечер сорок третьего... Тетя на кухне собралась испечь мчади. Она взяла кадку с мукой, встряхнула, опрокинула ее над корытом. Высыпалось несколько горстей муки. Тетя налила в корыто теплой воды и стала одной рукой месить тесто. И вдруг я увидел, как в тесто одна за другой капнули слезы...
- Почему ты плачешь, тетя? - спросил я, хотя прекрасно догадывался о причине ее слез.
- Это все, Сосойя, больше нет... - показала она комок теста.
Я промолчал. Тетя вытерла руки и тихо сказала:
- Как нам быть, Сосойя?
- Тетя Кето! - раздалось вдруг со двора.
- Заходи, Хатия! - крикнул я.
Вошла Хатия.
- Здравствуйте!
- Здравствуй, детка! - ответила тетя. - Сосойя, подай Хатии стул!
Я принес треногий стульчик, усадил Хатию, а сам поднялся в оду, прошел в заднюю комнату и остановился у нашего старого семейного сундука. Долго стоял я и раздумывал, потом решительно ухватил сундук за ручку и поволок его вниз по лестйице, затащил на кухню и поставил перед очагом.
- Что это, Сосойя? - удивилась тетя,
- Здесь одежда папы и мамы.
- Ну и что?
- А то, что я продам ее!
- Ты с ума сошел?! - испугалась тетя.
- Сошел. Отвезу в Набеглави и обменяю на кукурузу!
- Слышишь, Хатия, что он говорит?
- Слышу, тетя Кето...
- А что же нам делать? Помирать с голоду, что ли! - сказал я.
- Сосойя! Возьми сию же минуту сундук и поставь на место! - приказала тетя.
Я откинул крышку сундука... Сердце у меня дрогнуло и больно сжалось... Я извлек из сундука кожаный полушубок отца. Каждое лето мы проветривали хранившуюся в сундуке одежду, и никогда ничего, кроме чувства любви и уважения к этому полушубку, я не испытывал. Теперь я вдруг испугался, словно сдирал его с покойника.
- Возьму это, и это, и это! - крикнул я, заглушая подступившие рыдания.
- Не делай этого, Coco! - взмолилась тетя.
- Возьму, возьму! Плачь, сколько хочешь! И сапоги возьму, и брюки, и халат! - кричал я, выбрасывая вещи одну за другой. Вдруг я осекся и замолчал. На самом дне сундука лежало сложенное вдвое розовое платье. Я достал платье, развернул его, потом снова сложил, опустил на дно, положил сверху халат и брюки отца и захлопнул крышку.
- Хорошо, тетя, не плачь... Возьму только сапоги и полушубок... Одолжу у Манасэ Таварткиладзе осла и утром отправлюсь в Набеглави.
Тетя молчала.
- Я пойду с тобой! - сказала Хатия,
* * *
Утром, чуть свет, я и Хатия стояли во дворе Манасэ и поглаживали по спине тощего, костлявого осла. Манасэ вертелся тут же, седлал осла и наставлял нас:
- У осла, дорогие мои, длинные уши, но человека он слушается плохо... Осел любит ласку, вежливое к себе отношение...
- Станет еще Сосойя объясняться в любви твоему ослу! - вставила Хатия.
- Не станет, так осел умеет и лягаться! Осел это тебе не лошадь свистни, она и побежит за тобой... Нет, брат, осел знает себе цену!
- Да ладно, дядя Манасэ, осел есть осел!
- Нет, дочка, не так! Наполеон, скажу я тебе, покорил Египет благодаря ослам! А бои на Кавказе? Не будь ослов, кто бы тащил пушки и боеприпасы через скалы?
Автомашины? Или лошади? Так что...
- А если предложить тебе обменять осла на хорошую лошадь... Согласишься? - спросил я.
- Что я, осел, что ли? Ишь ты! Осла на лошадь! Да я, если хочешь знать, этим ослом и живу!.. Все, готово! - Манасэ отступил на шаг, критическим взглядом оглядел оседланного осла, потом добавил: - Вдвоем на него не садитесь, он этого не любит, обязательно сбросит вас! Садитесь по очереди... Если он заупрямится, не бейте и не понукайте его! Он этого не любит!
- Не волнуйся, дядя Манасэ, все будет хорошо! - успокоила его Хатия.
- В тебе-то я уверен, умница моя, но вот твой отец, видно, спятил! Доверить ребенка Сосойе-сумасшедшему!
- Ничего, дядя Манасэ, ничего с нами не станет!
- Ну ладно, счастливого вам пути!.. Значит, договорились, Сосойя: плата за осла - полпуда кукурузы. Так?
- Так, дядя Манасэ, так!
- Ну, с богом!
Мы завернули к Хатии. Дядя Виссарион битый час слезно умолял меня оберегать Хатию, потом снял со стены двуствольную "централку":
- Прихвати-ка, ружье, Сосойя, авось найдется дурак, даст за него пуда полтора кукурузы...
Наконец мы тронулись. Дядя Виссарион проводил нас До-околицы и стоял там, пока мы не скрылись с глаз.
* * *
В те времена осел в Гурии считался такой же диковинкой, как и иностранные туристы... Мы шагаем по шоссе, ведущему в Набеглави, и вся детвора встретившегося по пути села с гиканьем несется за нами. Мне стыдно, я огрызаюсь на детей. Осел - ему-то начхать на всех - топает себе, смешно шевеля ушами. Хатия восседает на осле, как царица Тамар на белом скакуне, и блаженно улыбается.
- Что им нужно, Сосойя? Они что, осла не видели? - спрашивает Хатия.
- Отстань, ради бога, а то пошлю тебя обратно домой!
