Говард предложил назвать близнецов Джулиус и Маркус.
— Шекспировские имена — как раз в твоем вкусе! — сказал он Джулии, но она восприняла его выбор без восторга.
— Джулиус мне не нравится: так звали моего прадеда, а он был чудовище…
— Милая, твоего прадедушку все давно забыли. — Говард хотел придумать малышам имена как можно скорее — видимо, чувствовал, что их колебания с именем первенца непостижимым образом привели к его гибели.
— А в «Антонии и Клеопатре» Цезарь убивает Марка Антония.
Говард, нетерпеливо откинув со лба рыжую прядь, глянул на часы, словно к безымянным малышам с каждой минутой все ближе подступала опасность.
— Родная, имена хорошие. Это же не Каин и Авель.
— Нет, но ты выбрал имена из трагедий. Почему не из комедий?
Говард вытаращил глаза:
— Мальволио? Бертрам? Рыло? Милая, у имен трагических героев есть благородство, блеск, история! Мы же хотим, чтобы у ребят была судьба, верно?
Что до Уилла, то ему казалось, будто во имя судьбы близнецов принесли в жертву его собственную: любящие родители постоянно отвлекались на заботы о них. К чести Уилла, он не испытывал ревности: как-никак он первенец, и его место в семье никто не займет. При этом он понимал, что бесценное триединство его первых лет утрачено навсегда.
К счастью, Уилл уже подрос и зажил своей жизнью. В сентябре он пошел в школу, надел форму — защитного цвета шорты, белую рубашку и панаму от солнца. После школы он и Рут вместе готовили уроки. Бывало, Рут смешила его, разыгрывая в лицах истории из Ветхого Завета. Особенно Уиллу нравилось, как Рут изображала Далилу, которая отрезала Самсону волосы и сделала из них парик, чтобы стать самой могучей из женщин. Рут надевала на голову щетку от швабры и скакала по комнате, сворачивая стулья, словно горы.
Первые месяцы жизни близнецов почти не удержались у Джулии в памяти, поскольку забота о малышах поглощала ее целиком. В познании мира ими руководил дух товарищества пополам с духом соперничества. Маркус, когда учился сидеть, уселся на голову брата; Джулиус вылез из кроватки, наступив на спящего Маркуса. Когда Джулиус сделал первые шаги, Маркус три ночи метался во сне, пока не сравнялся с братом.
Но вот близнецам исполнился год, и их характеры стали несхожи — видно, недаром Говард выбрал имена. Джулиус был полон кипучих замыслов, драчлив и таскал все, что плохо лежит. Маркус же рос мягким и ласковым, но братские чувства нередко толкали его на озорство — Джулиусу ничего не стоило подбить его на любую шалость. Однажды Маркус засмотрелся на кусачих муравьев, что шествовали вокруг дома длинной цепочкой в поисках дохлых птиц. Когда Авраам пришел травить их, Маркус залился горючими слезами, схватил садовника за ногу и вопил во все горло, пока бедняга не пообещал оставить муравьев в покое.
— Мальчик любить животину, — сказал Авраам.
Несмотря на разницу характеров, близнецы во всем были заодно и обсуждали свои планы на тайном языке, который разве что Уиллу под силу было расшифровать. В три года Авраам как-то раз застукал близнецов за попыткой сделать «стрижку» одному из его призовых розовых кустов. Спас цветник Уилл, предложив братьям обкорнать азалии в саду Пью. Марджори Пью до того оскорбилась, что с тех пор каждый раз при встрече с Джулией поджимала крошечные губки.
Братьям, разумеется, досталось от Джулии за озорство, но все же за ее упреками близнецы чувствовали, что их проделка маму развеселила.
Однажды летней ночью (близнецам шел четвертый год) они не могли уснуть, и Говард рассказал им, откуда у него шрам на ноге. Историю эту он превратил в героический эпос о схватке человека со зверем. Аякс предстал чудовищем небывалых размеров, а сам Говард — героем: раненый, он забросил злобного зверя на небо — так появилось созвездие Большого Пса.
Вскоре история стала семейным преданием.
— Папочка, — кричал после ужина Джулиус, — давай ты будешь папой, а мы — Аяксом!
— Уф! В другой раз, — пытался отказаться Говард, когда близнецы хватали его зубами за икры. — Перестань, Джулиус! Мне не до игр!
Как и во всякой легендарной битве, неважно было, помирились враги или нет. Джулиус и Маркус мечтали о мести. За играми они то и дело возвращались к одному и тому же: как проучить Аякса. В один знойный субботний день у близнецов родился план, для которого нужна была лишь банка сиропа.
Воздух был горяч и неподвижен, родители спали, а Уилл, растянувшись на прохладном полу, рисовал карандашами. Перейдя через сонную улочку, близнецы прокрались к дому Куиннов. Джулиус нес банку, а Маркус — рисунок Уилла: змею, пожиравшую собственный хвост.
— А вдруг он не захочет есть свой хвост? — испугался Маркус.
— Аякс ест все подряд, — успокоил его Джулиус. — Я вот любую гадость съем, если сиропом полить, а ты?
— Свою ногу я бы есть не стал, — ответил Маркус.
— Был бы собакой, стал, — заверил Джулиус.
Близнецы помахали Сэнди Куинн, отвозившей Мэтью в город, на урок музыки. (Застав однажды Мэтью мастурбирующим в джипе, Сэнди решила чем-то занять его руки.) Солнце пробивалось сквозь сиреневые цветки джакаранды, Бак Куинн сидел на земле, разложив на брезенте запчасти «лендровера» в строгом порядке.
— Может собака съесть сама себя? — спросил Маркус.
— Не видишь, чем я занят? — прорычал Бак.
— Чем?
— На это ушло три часа кропотливой, сосредоточенной работы, — объяснил назидательно Бак.
— Вы машину ломаете? — спросил Джулиус.
— Нет, дружок, не ломаю, а ремонтирую, — поправил Бак, не сводя глаз с аккуратно разложенных деталей. — Если все собрать в том же порядке, как здесь, — сэкономлю уйму денег на механике.
— А где Аякс? — спросил Джулиус.
— Бог его знает, — пробормотал Бак; по его заросшему седой щетиной подбородку струился пот.
Близнецы обошли его стороной.
Легендарный пес растянулся на земле, высунув язык, закатив налитые кровью глаза. Лапы подрагивали (видно, снилась охота на кролика), из пасти вырывались хрипы, и двух титанов он явно не замечал. В жарком воздухе звенел хор насекомых, из большого гнезда шершней под карнизом доносилось низкое, деловитое жужжание.
Довольный, что пес спит, Маркус помешал золотистый сироп плоской палочкой. Готовясь сбрызнуть хвост отцовского четвероногого врага, Маркус помедлил, бросил тревожный взгляд на брата.
Джулиус, видя нерешительность Маркуса, забрал у него палочку и стал мазать собаке хвост.
— Если он съест свой хвост, то исчезнет на наших глазах! — сказал Джулиус.
Сцепив руки в радостном волнении, он уже обдумывал следующий план: как заставить мистера Куинна сделать то же самое?
Сироп впитывался в кожу на собачьем хвосте, в воздухе витал сладкий аромат, и шершни жужжали все пронзительней.
Джулиус закрыл банку, а Маркус растолкал Аякса, прервав его сон о кроликах. Несколько полосатых разведчиков подлетели к Аяксу, и тот замахал на них хвостом. В мгновение ока беднягу облепил целый рой, и пес от неожиданности истерично взвизгнул.
Маркус и Джулиус, затаив дыхание, следили за ходом событий. Пес и не думал есть свой хвост, а пытался убежать от него подальше. Забыв о преклонных годах, Аякс перемахнул через ржавый джип, нырнул под крыльцо веранды и полетел кувырком через бельевые веревки, оставляя на простынях золотистые пахучие следы, которые вмиг облепили полосатые бомбардировщики. Промчавшись через Баков брезент и раскидав запчасти, пес во весь дух припустил по улице.
— Ты, чертов… — взревел Бак, но тут же осекся и нырнул под брезент, спасаясь от налетавшего роя.
Когда он вылез, Аякса с шершнями и след простыл. Бак заковылял к близнецам, сидевшим на корточках у сточной канавы.
— Где мой пес?
Маркус и Джулиус указали на люк.
Взбешенный Бак поднял решетку, чтобы выпустить пса на волю.
— Аякс! Аякс! — кричал он. — Ко мне, малыш!
Из недр канализации несся жалобный вой.
Но вместо собаки из люка тучей вылетели шершни. А через миг близнецы отпрянули, отброшенные назад волной едкой вони: это выскочил наружу пес, укрывавшийся от шершней в луже дерьма.
— Дьявольщина! — взвыл Бак, увидев, что вокруг Аякса вьется новый рой — мухи, жирные синие мухи, которым не терпится отложить яйца в живую навозную кучу.
Бедолага-пес со всех ног припустил к дому, а по пятам за ним гнался Бак, спеша преградить ему путь.
— Эта парочка — дьяволово отродье! — орал потом Бак на Говарда. — Чтоб ноги их не было на моем участке!
В тот вечер близнецы от души повеселились, рассказывая за ужином о своих похождениях. Говард пришел в восторг, но мама, чувствовал Уилл, была мыслями где-то далеко. Слушая радио, она оперлась о крышку стола, точно на нее давил тяжкий груз.
— Мамочка, что по радио?
