им книг, почему-то особенно ярко предстала перед его мысленным взором. Он прекрасно знал, что судьбы человечества не зависят ни от каких стихий, каких бы грандиозных размеров они ни достигали. Эволюционируя, человеческий разум создал науку, с ее помощью проникает все глубже в тайны мироздания, постигает все новые и новые законы природы. Корнелию чужды были страхи обывателя, трепещущего от одной мысли о возможности гибели мира. Но сегодня между его разумом и чувствами произошел какой-то странный разлад. Представшая перед ним унылая картина погруженной в зимнее безмолвие природы против воли уводила его в область мистики и пессимизма.
На город спустилась ночь. Темнота и туман поглотили скованную льдом реку, дома, окрестные горы. Все вокруг точно вымерло. На улице — ни души. Только на Набережной, поджав хвост и задрав к небу морду, жалобно выла собака.
Неожиданно дверь небольшого домика, стоявшего над самой Курой, отворилась, и в освещенном квадрате появился силуэт высокого, худощавого человека с ружьем в руках. Корнелий узнал в нем инженера-геолога Кирилла Авалиани, страстного охотника.
Авалиани кликнул собаку, но та, поджав хвост и ощетинившись, продолжала истошно выть. Тогда инженер вскинул ружье и выстрелил. Собака замертво упала на снег. Инженер вбежал в дом, поспешно захлопнув за собой дверь.
Видно, и им овладел страх, навеянный этим снежным безмолвием и неумолчным воем собаки.
Выстрел встревожил сумерничавших Терезу, Елену и Катю. Женщины подошли к окну, но мороз уже так разрисовал стекла, что на улице нельзя было ничего разглядеть.
— Не к добру выла собака, потому и убили ее, — встревоженно промолвила Катя.
Женщины отошли от окна, закрыли ставни. Кто-то включил свет. Корнелий взял костыли и ушел в свою комнату.
Пролежав несколько минут на кровати, он поднялся и взглянул в зеркало. Лицо было бледно, глаза лихорадочно горели. Он прислонился спиной к теплой печке и задумался.
Его раздумье прервал голос матери:
— Корнелий, иди пить чай!
На столе в гостиной кипел самовар. Продуктов, привезенных Терезой из деревни, хватило ненадолго. Чай пили с сахарином, ели невкусный черный хлеб. За последнее время все в доме похудели, осунулись. Один лишь Дата после выступления Жордания в Учредительном собрании пребывал в приподнятом настроении.
— Мозги у Жордания прочищаются, — говорил он глубокомысленно. — Возможно, старику удастся предотвратить катастрофу.
Хотя Корнелий зарекался не вступать в политические споры с Дата, он не смог сдержать себя.
Завязался спор, закончившийся новой ссорой. Дата упрекал Корнелия в том, что он, заразившись большевизмом, идет против своего народа. Не договорившись ни до чего, он махнул рукой, вышел в залу и сел готовиться к урокам.
Женщины, слабо разбиравшиеся в политике, были довольны тем, что спор между Дата и Корнелием закончился, и занялись своими делами. Елена прилегла на тахту дочитывать увлекательный роман, а Тереза присела возле нее с вязаньем. Она медленно перебирала спицы и напевала вполголоса свою любимую песенку «Лети, черная ласточка».
Долгая жизнь в деревне наложила на Терезу свой отпечаток. В домашней обстановке, рядом с молодящейся, старавшейся одеваться по моде сестрой, она мало чем отличалась от простой крестьянки.
Пение Терезы и беззаботное настроение Елены никак не вязались с каким-то тягостным беспокойством, овладевшим Корнелием. В ушах его не переставал звучать унылый вой собаки, в голове теснились мрачные мысли, одолевавшие его с утра.
Тереза умолкла. Комнату охватила гнетущая тишина. Только тикание стенных часов гулко отдавалось в висках, и в такт ему двигались спицы в руках Терезы. Корнелий стал отсчитывать связанные петли, потом взглянул на морщинистое лицо матери. «Как она похудела… Может быть, у нее и в самом деле рак… Неужели смерть уже стоит у порога нашего дома?»
Но Тереза в эти минуты была далека от мысли о смерти. Она снова стала напевать песенку о черной ласточке, ласково поглядывая время от времени на сына. Ее тревожила болезненная худоба Корнелия, печаль, не сходившая с его лица. В глазах матери было столько тепла и озабоченности, что Корнелию захотелось подойти к ней, положить голову на ее колени, приласкаться. Как легко стало бы от прикосновения материнских рук к его голове, отягощенной мрачными думами. Побеседовать бы с матерью о простых, обыденных вещах, о Карисмерети, о планах на будущее. И как это бывало в детстве, полакомиться чурчхелой и орехами, которые мать достанет из большого, пришитого к юбке кармана… Вспомнится родное село, и сон будет таким сладким, спокойным, безмятежным… Часы пробили одиннадцать. Корнелий вздрогнул. Бой часов сразу оборвал его воспоминания и мечты. Ему стало плохо. С трудом добрался он до своей комнаты, разделся и лег. Но сон не шел к нему.
2
Было уже за полночь. Вдруг во дворе пропел петух, пропел резко и сразу стих, будто испугался своего же пения. И в тот же момент залаяли, завыли собаки, тревожно замычала где-то корова.
Сердце у Корнелия замерло, ему не хватало воздуха, он жадно ловил его ртом. Руки и ноги похолодели. Он вскочил и, хватаясь руками за стену, добрался до столовой. Долго искал выключатель. Зажег свет и подошел к кровати матери. Тереза открыла глаза и, увидев сына, бледного, как привидение, не смогла от волнения вымолвить ни слова.
Корнелий опустился на тахту. Весь дрожа, с широко открытыми глазами, он, казалось, прислушивался к чему-то.
Тереза привстала и подсела к сыну.
— Что с тобой? — испуганно спросила она.
— Мне плохо…
Тереза разбудила Елену. Они помогли ему добраться до постели.
В комнату вошел перепуганный Дата. Выпучив глаза, он растерянно бормотал:
— Что с ним? Что случилось?..
Корнелий не мог отвести глаз от тощей, походившей на скелет фигуры Дата. Из расстегнутого ворота его рубахи виднелась впалая грудь, густо поросшая темными курчавыми волосами.
Корнелию снова стало плохо. Елена укрыла его тремя одеялами, но озноб не прекращался. Тогда стали прикладывать к его ногам грелки.
Корнелий повернулся лицом к стене. Губы его шептали какие-то бессвязные фразы.
— Он теряет рассудок, — пробормотала Елена и, закрыв лицо руками, беззвучно зарыдала.
Вдруг раздался глухой гул, и дом содрогнулся от толчка неимоверной силы. Все в страхе переглянулись.
Подземные толчки следовали один за другим. Дом качался, словно корабль во время шторма. Ставни на окнах широко распахнулись, стекла дребезжали. Лампочка с синим абажуром на потолке раскачивалась, по стенам бегали какие-то причудливые тени. Подпрыгивали и звенели стоявшие на столе чашки и стаканы, пузырьки с лекарствами. На одной стене появилась трещина, полопались обои, с потолка сыпалась штукатурка. Дом и двор наполнили отчаянные крики.
Толчки не прекращались. Елена и Дата выбежали во двор. Там учитель пения, надрываясь, звал жену:
— Анета, Анета!..
Разбуженная
