Терезу — никому не говорить о приходе друзей и никого не пускать к нему. Потом вызвал мужа Кати, дворника Гаврилу, и поднес ему стакан вина.
— Отец Гавриил, — обратился он к нему задушевно, — у меня к тебе просьба. Если хочешь, чтобы мы остались друзьями, должен ее выполнить…
— Ну еще бы, Корнелий Георгиевич…
— Тогда слушай. Закрой ворота на цепь и никого не пускай во двор. Будут спрашивать меня — отвечай: «Нет дома». Если что случится, стучи палкой в окно.
— Слушаю! — по-военному ответил старик.
— Только в оба гляди. Спать я не буду. Станет холодно, заходи — есть чем погреться.
— Будьте спокойны, Корнелий Георгиевич, как приказали, так все и будет!
Пока друзья беседовали, Катя приготовила закуску, принесла вино.
— Ты не слыхал, как играет Каро? — спросил Мито. — Жаль, что нельзя сейчас сыграть…
Разговор зашел о недавнем землетрясении.
Корнелий рассказал друзьям о своем душевном состоянии в день землетрясения, о странном предчувствии, охватившем его перед тем, как разразилась катастрофа. После этого ему стало легче.
Мито и Каро на рассвете ушли. После их ухода Корнелию снова взгрустнулось. Он подошел к письменному столу. Взгляд его остановился на книге с тисненным золотом заглавием: «Мир, его прошлое, настоящее и будущее». На переплете была изображена змея. Высунув раздвоенное жало, она утоляла жажду прозрачной водой из источника мудрости.
Корнелий раскрыл книгу. Титульный лист ее украшали несколько картин. В левом верхнем углу юноша, подняв факел, освещал туманное небо, а в другой руке держал подзорную трубу, чтобы созерцать небесные светила. В правом нижнем углу девушка, опустив голову, в страхе смотрела в темную могилу, в глубине которой виднелись череп и сидевшая на нем сова. По краям могилы расположились двое молодых людей с книгой, объяснявшей тайны мироздания.
Корнелий с отвращением посмотрел на скаливший зубы череп. Захлопнув книгу, он взглянул в окно.
«Этот простой парень с гармоникой, — вспомнился ему Каро, — в которой он переносит нелегальную литературу, распространяя идеи, преобразующие мир, делает в тысячу раз более полезное дело, чем все вместе взятые философы, проповедующие пессимизм и идеи, пронизанные страхом перед неизбежной гибелью мира».
ПРОФЕССОР И ПОЭТ
Эпикурейцы отстраняются от общественной деятельности сами и отстраняют своих учеников.
Плутарх
1
Гимназический столяр Станислав Бровкович, маленький человек с длинными черными усами и густыми, лохматыми бровями, смастерил Корнелию кизиловую палку с изогнутой ручкой и резиновым наконечником, чтобы она не скользила.
С конца февраля Корнелий стал снова посещать университет, но перешел с медицинского факультета на филологический. Особенно прилежно слушал он лекции известного историка Ивана Джавахишвили и лекции доктора классической филологии Филимона Эристави — бывшего профессора Петербургского университета, преподававшего греческую и римскую литературу.
Профессору Филимону Эристави было шестьдесят лет. Он приобрел мировую известность своими работами в Александрийской библиотеке, где ему удалось расшифровать на полуистертых египетских папирусах тексты комедий греческого драматурга Менандра.
Лекции Эристави привлекали много слушателей. Читал он нараспев, звучным голосом, на чистом русском языке. Эристави долгое время жил в Европе, которую он считал своей духовной родиной, и преклонялся перед ее культурой. У себя же в Грузии, куда профессор приехал напуганный революцией, он выглядел чужестранцем, чаяния и интересы своего народа ему были непонятны и чужды.
Высокий, худощавый, светло-русый, всегда гладко выбритый, Эристави походил на англичанина. Орлиный нос и острый взгляд красивых серых глаз придавали его лицу несколько надменное выражение. Происходил он из княжеской фамилии, члены которой долгое время жили в России. Родился в Петербурге, там же и женился. Окончив Петербургский университет и получив ученую степень, он продолжал образование в Кембриджском университете. Через несколько лет был приглашен читать лекции в Петербурге, но здесь у него оказался соперник, затмевавший его своим именем и авторитетом. Это был Зелинский — маститый ученый, крупный знаток и исследователь классической литературы.
Спасаясь от Октябрьской революции, Зелинский переселился в Польшу, а Эристави уехал в Грузию.
Долголетняя работа над древними памятниками античной филологии и египетскими папирусами придала лицу Эристави пепельно-серый оттенок, точно у иссушенной веками египетской мумии. Однако многие восторгались этой своеобразной красотой профессора, считали его одним из самых интересных мужчин в городе.
Бежав в Грузию от революционной бури, Эристави был далек от понимания духа современности. Лучшей формой государственного правления он считал монархию. Верхом совершенства признавал древнегреческую философию, политику, эстетику и литературу.
После того как его назначили директором университетской библиотеки, он стал проводить там почти все свое свободное время. Копался в древних рукописях, переводил на русский язык (грузинским языком он не владел) античных классиков, подготовлял к печати учебник по древнегреческой и римской литературе. Жил Эристави замкнуто, в мире, созданном им самим. Сторонясь людей, вел первое время знакомство только с двумя-тремя профессорами. Но когда страх перед революцией стал ослабевать, он сделался более общительным, у него появились друзья.
Лекции Эристави охотно посещали студенты не только филологического, но и других факультетов.
Супружеская чета Эристави была бездетной. Софья Дмитриевна Трубецкая, жена профессора, маленькая красивая блондинка, получила философское образование. Ее труды публиковались в журнале «Вопросы философии и психологии творчества». Эристави относился к ней с искренним уважением. Больше того — боготворил ее. Но в то же время не упускал случая поухаживать за каждой красивой женщиной. Жена не сердилась на него за это.
— Мой Филимон, — объясняла она знакомым, — не может не любить всего прекрасного.
Софья Дмитриевна была верным другом и помощником мужа. В совершенстве владея несколькими иностранными языками, она оказывала ему существенную помощь в научной работе.
В грузинских аристократических домах Эристави и его жена вскоре стали желанными гостями. Они присутствовали на званых обедах и вечерах. Профессор, сразу же привлекавший к себе внимание, охотно читал, когда его просили, произведения древнегреческих поэтов и собственные стихи.
Кахетинское вино постепенно возымело свое действие на профессора, признававшего до того только науку. Кровь заиграла румянцем на бескровном еще недавно лице. Он быстро оценил прелесть и пользу гостеприимства своих тифлисских друзей, стал воздавать должное их обычаям и традициям.
Теперь ему оставалось, пожалуй, повторить слова Луарсаба Таткаридзе: «Ах, милая Кахетия! Не будь ее, не было бы и кахетинского вина!»
2
Покинув Петроград, бежав от революции, Эристави совершенно отошел от общественной жизни. Оградив себя от всяких превратностей, связанных с политикой, он стал одной из заметных фигур, украшавших своим присутствием гостиную Эстатэ Макашвили.
Не будет-преувеличением сказать, что в ту пору самыми популярными людьми в аристократических салонах Тифлиса были эстрадный певец Вертинский и профессор Эристави. На первый взгляд может показаться странным: что могло быть общего между исполнителем сентиментальных
