— Короче, так вышло, — свернулся Егор.
— А, так Ульяна в курсе? — переспросил Андрюха зачем-то. Что неясного во фразе: «Ульяна уже об этом знает»?
— Угу.
— И… Как тебе теперь? — осторожно поинтересовался Дрон. — Двое в теме…
«Как бы одним словом тебе описать?.. Заебись!»
— Отлично мне, — признал Егор, стряхивая пепел. — Чугунная плита с плеч, очень легко. — «Охеренное чувство свободы». — А насчет «двоих»… Что твоя думает, меня, как оказалось, колышит мало. Главное, Улю всё это не напугало и не оттолкнуло. А мне, похоже, больше ничего и не надо.
— Уф-ф-ф… Блядь, я себе за эти недели всю башку сломал, чё теперь делать! — воскликнул Андрей в сердцах. — Думал, Юлька не удержится и все ей расскажет, хоть и просил при себе держать. Думал, растреплет, а там и по всей округе разнесётся. Сам знаешь, как эти бабы секреты хранят! Спалось херово, веришь?
Егор не удержался: вскинув брови, насмешливо взглянул на того, кто секрет не сохранил. Да, сболтнул Андрюха случайно, но факта-то это не отменяет и оправданием быть не может.
— Уля не станет. И Новицкая твоя, по ходу, тоже, — озвучил он выводы, казавшиеся очевидными. — Честно говоря, у меня аж к ней уважение проснулось: лучшей подруге не протрепаться – это уметь надо.
Дрон глядел на Егора с сомнением, будто не веря, что его грешок так легко и безболезненно сошёл ему с рук. Ну, «легко» ли – вопрос спорный. Наказанием «Андрюше» стали адовые муки совести, что немало.
— Это об Ульяне ты тогда говорил: «Кто-то есть, но не в том смысле»?
— Да. Поменялись смыслы, — пространно ответил Егор.
— Блин, чувак, ну если так, то я рад за тебя, чё! — отозвался Андрей вполне искренне. — Когда Юлька ломанулась её спасать и меня подрядила на это дело… Короче, когда мы ехали, я все пытался понять, чего ради. Чего ради мы, блин, должны на собственные планы забить. А Юлька тогда мне ответила, что если бы я только слышал, что Ульяна про ваши отношения говорила, то таких вопросов в моей башке даже не возникло бы. Говорит, один раз аж до истерики дошло, вырубилась там потом у неё до утра. Так что, похоже, тебя ценят. Как минимум.
«Как минимум…»
Сигарета давно истлела, а Егор все продолжал рассматривать асфальт, людей и крыши машин с высоты пятого этажа. В результате нехитрых расчетов он довольно быстро пришел к заключению, что, скорее всего, «истерика» случилась, точнее, продолжилась после моста. Ульяна тогда действительно не ночевала дома: он помнит, как следующим утром разбудила его яростным стуком в дверь. Что-то ей там приснилось. Тогда он не поверил, что она «у Юльки ночевала», именно с темм рассветом чувство ревности подняло в нём голову, чтобы уже не опустить. Все ответы он сам себе тогда дал. Почему он так вцепился в Андрюхины слова, зачем теперь стоял, высчитывая даты и раскручивая мысли, к каким выводам должен в результате прийти, Егор точно не понимал. Наверняка понимал он лишь одно: что-то они с Андреем здесь задержались. Хотелось вернуться к Уле, обнять крепче, как-нибудь увести её отсюда. Сейчас каждая минута на счету, а он тратит их не пойми на что.
— Пепельница тут для чего стоит, как ты считаешь? — провожая взглядом окурок Дрона, что щелчком пальцев полетел прямиком в раскинувшийся под балконом палисадник, и отправляя собственный в жестяную банку, недовольно проворчал Егор. — Пойдём. Не будем им нервы трепать.
Замечание Адрюха пропустил мимо ушей.
— Думаешь, они там нервничают? — искренне удивился он.
— Сто пудов. Причем обе. Новицкой я сказал, что здесь для того, чтобы покарать тебя за длинный язык, так что… — Егор хмыкнул, лукаво взглянул на Андрея, обогнул его и схватился за ручку тяжелой двери. — Думаю, обе ожидают чего угодно. Погнали.
.. Квартира встретила звонкой тишиной. Молча вошли, молча разулись, молча заглянули в гостиную: с кресла и дивана на обоих уставилось по паре широко распахнутых глаз. Ч.т.д. Егор прошествовал на свое место, уселся, обнял Улю за плечи, а ответ на читающийся в синих озерах вопрос – «И как?» – решил дать на ушко.
— Язык отрезал. Видишь, молчит.
Улины глаза превратились в два красивых-красивых лазурных блюдца: она, конечно, не поверила, но совершенно точно в красках представила. А уголки его рта потянулись в стороны, складываясь в ехидную усмешку.
— Егор! — в голосе звучали недоверие и нотки паники одновременно. — А если серьезно?!
— Если серьезно, нормально всё, — уже громче сказал он. — Какие у нас дальше планы?
Раздался облегченный выдох, два: её собственный и Новицкой. Но уже в следующую секунду Уля нахмурилась и поджала губы:
— Мама звонила пять минут назад. Ждёт дома, так что я, наверное, пойду.
«Ч-черт!»
Всё-таки неизбежный момент настал: к исходу четвертого дня придется её отпустить. Что-то подсказывало Егору, что этой ночью Ульяны под боком не ждать. А к теплу так стремительно привыкаешь. Что-то нашёптывало ему, что впереди много-много бесконечно одиноких ночей: и не потому, что Камчатка, хотя и Камчатка тоже, чтоб её! А потому, что тёть Надя за такое своей взбунтовавшейся принцессе весь мозг выест.
Десертной ложечкой.
Вот вернётся Уля с Камчатки, и он точно предложит ей подумать над тем, чтобы начать другую жизнь в другом месте. Посмотрит за эти недели квартиры. Может быть, удастся без потери площади разменять. Как вариант – снять, а эту сдавать. Или даже, чем чёрт не шутит, продать, взять на десяток квадратов меньше, а сэкономленную разницу вложить в машину. А то в аэропорт завтра опять на такси – чемодан же. Да, покидать семейное гнездо будет тяжело, но, кажется, оно того стоит.
— Я с тобой, — поднимаясь с дивана, пробормотал Егор. Новицкая вздохнула, но уговаривать задержаться не стала. Судя по её лицу, сейчас дверь за ними захлопнется, и Дрону устроят очередной «допрос с пристрастием». «Дело техники».
В Улином же растерянном взгляде читалось неуверенное: «Это не обязательно. Можешь остаться, если хочешь».
«Не хочу»
Не хочет он терять время, его и так в обрез.
***
«Не хочу…»
Не хочет она ни на какую Камчатку, и ей стыдно за это перед небом, перед всем миром, перед бабушкой и мамой, перед собой: её совесть, не затыкаясь ни на секунду, читает ей нотации, упрекая в махровом эгоизме. Мысли о том, не поменять ли билет на месяц-другой вперёд, стали навязчивыми и безостановочно вертятся в голове. И головой же она понимает, что позволить себе такой роскоши не может: в октябре начинается учеба. Так что… Так что или сейчас, или уже неизвестно когда. Допустим, «неизвестно когда». И? Останется ли потом в этом смысл? Две недели пугают Ульяну до тремора рук, до тысячи иголок в сердце, до души в пятках, но отступать некуда. Расставание – маленькая смерть.
За минувший день тревога успела её сжечь… Не зря же вокруг твердят, что отношения не выдерживают испытания расстоянием. Да, всего полмесяца. Но и их паре без году неделя – четыре дня, если уж совсем точно. Смех один, а не срок. А вдруг за эти полмесяца порознь он успеет остыть?
Зачем он удалил те голосовые? Не вернуться к ним теперь, не переслушать. В мозгу назойливой мухой жужжат слова, раз за разом бьющие наотмашь: «Не умею доверять. Избегаю близких отношений. Пользуюсь людьми, даю пользоваться собой и адьос». Уля пытается от них отмахнуться, но они возвращаются тем чаще, чем ближе час разлуки. Но ведь он говорил еще кучу, кучу всего: о страхах, которые жрут, о людях, которые имеют значение в жизни. О случайных связях, которых больше не хочет. Она не помнит! Не помнит формулировки дословно, потому что к концу его монолога уже не соображала вообще ни черта, потому что к той минуте успела умереть. Сердце перестало реагировать на удары вонзающегося клинка, отзываясь лишь на самые глубокие, самые болезненные.
«А меня за что любить? Такого? Не знаю».
На такие, как этот.
Желание восполнить ему всё, чего он так долго был лишен, чего в своей жизни не видел, может, никогда, необоримо, распирает изнутри и уже разрывает. Четыре дня отдавала всё, что в ней есть, и готова отдавать вечность, потому что за эти ничтожные четыре дня не успела, конечно же, вообще ничего. Будет ли у неё вечность? Или счет пошел на часы? На минуты?
